– Неужели ты в это веришь? Напьются и забудут! Французам сейчас в Москве слова поперёк не скажи – захватчики!

– Эти не забудут. Там есть один, Жаком кличут. Набольший ихний – по-нашему, как бы фельдфебель. Ростом почти с меня! Выпили мы с ним и сдружились. Жак сказал: в случае чего, идите прямо ко мне, на Кузнецкий. Любого окоротим. Особливо, кто станет Мортиру с Кулевриной обижать. Так что, никто твою княгиню драгоценную не тронет, не бойся. И Тетей не даст, и солдаты понятие получили. Иди, объясни ей про новоселье, да поедем на делопроизводство. А то без нас всё разберут!

Ахлестышев набрал у буфетчика калачей, калёных яиц, печёнки и отнёс женщинам. Ольга очень ему обрадовалась. Второй день они общались только на людях, и при обстоятельствах весьма драматических. Времени объясниться, а тем более понять эти обстоятельства, у них ещё не было. Четыре месяца назад влюблённых разлучили, а потом Ольга стала княгиней Шехонской. Это сильно смахивало на предательство. Хотя Пётр склонен был понять барышню, пропасть оставалась пропастью. Узы брака, освящённого венчанием, не перешагнёшь и не объедешь сбоку. Всё переплелось и перепуталось. Как разобраться в этом? Виновата она перед ним, или нет? Могут они быть счастливы вдвоём, или всё потеряно безвозвратно? Требовалось привыкнуть друг к другу заново и потихоньку вычеркнуть старые обиды. И всё это – на краю бездны, под боком у войны. Жизнь словно пробовала молодых людей на излом. Водоворот событий нёс влюблённых против их воли – слава Богу, пока в одном направлении. Неизвестность, зыбкость завтрашнего дня пугала и завораживала. По городу ходила смерть. Но в эти жуткие дни, которые могли кончиться катастрофой в любой момент, Пётр и Ольга были по-своему счастливы. И хотя их счастье было похоже на карточный домик, оно всё равно грело…

Известие, что они с Евникией переезжают в обывательский дом, княгиню обрадовало. Пётр вызвал коменданта и поручил женщин его попечению. Обещал явиться в полдень на новоселье – и побежал на улицу, к другу.

Саша сидел в их вчерашнем трофее и нетерпеливо поигрывал вожжами. Знакомая буланка рванула с места, как породистый рысак. Четыре других телеги, набитые вардалаками, ехали следом. Налётчик уверенной рукой направил свой отряд вверх по Неглинной, потом свернул на Кузнецкий мост. Улица оказалась забита французами. На биваке был устроен огромный и шумный базар. Перед каждым домом возвышалась большая куча награбленных вещей – от бутылок с уксусом до мебели и пианино. Хозяин сидел на стуле и курил трубку или отхлёбывал из бутылки. И отчаянно торговался с покупателями. В толпе перемешались все мундиры Великой армии – итальянцы, вестфальцы, саксонцы, поляки, голландцы, далматинцы… В роли торговцев выступали Старая и Молодая гвардия, остальные вынуждены были покупать у них. А как оказались одеты грозные завоеватели! Они словно сошлись на маскарад. Один щеголял в гарусной шали, второй парился в собольей шубе, третий завернулся в шитый золотом халат, четвёртый напялил зачем-то поповскую рясу. Общеармейская братия толкалась, бранилась, торговалась и скупала всё без разбору. Появление колонны бородачей вызвало удивление, но никто не пытался остановить вардалаков. В одном месте Батырь остановился, соскочил с телеги и подошёл к усатому великану в мундире фланкёра Молодой гвардии, с нашивками сержант-майора.

– Жак!

Два гиганта обнялись, как добрые знакомые.

– Смотри, Жак, вот это мой лучший друг. Петь, переведи, кто ты есть!

Ахлестышев подошёл и представился.

– А теперь спроси у него, что стало с тем поляком?

– А! – отмахнулся Жак. – Отдали Легиону Вислы. И строго-настрого велели больше так не делать.

– И что же легионеры?

– А что легионеры? – удивился фланкёр. – Ежели гвардия велит, это всегда исполняется.

– Что я тебе говорил! – обрадовался Саша. – Солдаты люди с понятием. Ну, поехали!

Колонна прошла насквозь Камергерский переулок, пересекла Тверскую и свернула в Никитниковский. В воздухе сильно запахло гарью, небо затянуло густым зловещим дымом. Вдруг откуда-то сверху прямо в телегу упала горящая головня. Солома под ней сразу вспыхнула. Ахлестышев чертыхнулся и выбросил головню на мостовую.

– Однако! – только и сказал Саша-Батырь.

Оказавшись на Большой Никитской, налётчики словно переместились в другой мир. Здесь тоже кучками гуляли французы, но их уже было меньшинство. Намного больше виднелось русских пехотных солдат. Целыми толпами они ходили по округе, в полной амуниции и с ружьями. Захватчики смотрели на них с недоумением, а столкнувшись лоб в лоб, уступали дорогу. Многие из пехотинцев были пьяны и тащили награбленные вещи. Но имелись и такие, что ничего не тащили, курили трубки и фланировали с видом наблюдателей. Грабежом, наряду с французами, занималась уже знакомая Ахлестышеву по вчерашнему дню чернь вперемешку с дезертирами. Отличались и подмосковные крестьяне. Эти действовали сплочёнными отрядами, разъезжая на огромных ломовых телегах, запряжённых сильными лошадьми. Крестьяне врывались во дворы, допрашивали уцелевшую прислугу, ловко находили тайники со спрятанным добром и грузили его на возы. Вооружённые топорами, они никому не уступали дорогу, и связываться с ними не решился даже Саша-Батырь. Но в конфликтах и не было необходимости: брошенных богатств хватало на всех.

Найдя особняк пофасонистей, на углу Калашного переулка, вардалаки разделились. Несколько человек вошли через парадное, вырвав дверь лошадью. А Саша с парой помощников, сломав калитку, начали обыскивать дворовые постройки. Ахлестышев увязался за ними.

– Во, смотри! – ухмыльнулся Батырь, зайдя в кладовую. – На дальней стене. Вишь? Штукатурка ещё не обсохла. Кругом одно и тоже…

Действительно, одна из стен была побелена совсем недавно и сквозь побелку проступали сырые разводы.

– Никакой фантазии у людей! Как поняли, что Москву отдадут – слепили на скорую руку. Уложили туда стрень-брень[30], а сами драпанули. Тоже мне тайник, етит их через коромысло! С порога видать. Стёпка, ломай!

Плечистый Стёпка замахнулся и одним ударом кувалды проломил в стене дыру. Расширив её, Саша-Батырь пролез внутрь и стал выбрасывать спрятанные там вещи. Больше всего оказалось добротной, неношеной одежды – и мужской, и женской. Ещё обнаружились персидские ковры, большое зеркало в золочёной оправе, два серебряных блюда, сундук со столовым бельём, три хрустальных люстры и сервиз на двенадцать персон севрской работы.

– На-ка, приоденься! – Саша кинул товарищу узел с мужским платьем. – Гля, какие клёвые бандырь с комзолкой! И шкеры совсем новьё.[31] А то ходишь, что босяк…

И Ахлестышев, хоть и обещал ничего не брать, безропотно переменил одеяние.

– Зеркало Мортире подарю, – озабоченно оценивал добычу Батырь, – и лювстру одну. А тарелки брать али нет, как думаешь? Мы такими не пользуемся.

– Возьми, – посоветовал Ахлестышев. – Потом продашь. Не меньше двух тысяч ассигнациями выручишь.

– Ого! Вот и от тебя польза. Беру! А это что за кле? Непонятная хреновина, а по ней – камень-маргарит. Пошто она?[32]

И налётчик показал большую плевательницу из серебра, золочёную и украшенную жемчугом.

Каторжник объяснил приятелю. Тот обрадовался: будет куда в старости плюнуть! И тоже прихватил с собой.

Пётр помог грабителям перенести находки в телегу. Ещё кое-что вардалаки обнаружили в самом особняке. Они раскладывали добычу по возам, как вдруг ставни соседнего дома разом распахнулись. Из окон вырвались саженные языки пламени, густой чёрный дым повалили вверх. Что-то лопалось и взрывалось внутри.

– Ребята, тикаем! – скомандовал Батырь. Но пробиться вперёд оказалось невозможно. У Никитских ворот полыхало сразу в нескольких местах, огненный ветер бил в лицо, обжигая кожу. Лошади заржали и стали метаться в страхе. Саша развернул отряд, и они через Большой Кисловский переулок выбрались на Воздвиженку. Тут тоже горело полдюжины домов, но искр и дыма было меньше. Вардалаки сунулись к Пашкову дому, но там вовсю хозяйничали шассеры[33] в зелёных эполетах. Невысокие, ловкие, они громили здание с одного конца, пока оно горело с другого. Саша полюбовался их слаженной работой и тронулся к бульварам. В конце Воздвиженки они обшарили богатую усадьбу Талызина и нашли много вина и провизии. Решив, что добычи уже достаточно, Батырь велел возвращаться домой.