Я уже полностью вошел в ритм, восхождение стало для меня успокоением, музыкой, наполняющей все мое тело. Опираясь на обе палки, я могу отдыхать и стоя. При ходьбе, особенно на неровном рельефе, они помогают мне поддерживать равновесие.

Со снаряжением, убогим по современным понятиям (я не полез бы с таким даже на Маттерхорн по обычному пути), Мэллори, Нортон и Сомервелл 60 лет назад впервые в истории альпинизма пересекли на этом гребне границу 8000 метров. Джордж Лей Мэллори уже тогда считал, что, выйдя из базового лагеря у Ронгбукского монастыря, до вершины Эвереста можно дойти за шесть дней – после основательной подготовки и шестинедельной акклиматизации. Просто фантастика, насколько точно он смог в то далекое время предсказать раскладку времени. До базового лагеря я добирался через Лхасу и Шигацзе больше семи недель. На восхождении я уже четыре дня, и до вершины мне нужно еще два дня, если все будет хорошо и погода не испортится.

На высоте 7220 метров снова сажусь отдохнуть. Спешка на такой высоте сразу приводит к утомлению, а кроме того, я уже прошел то, что наметил. Поднимусь еще немного, пока есть силы. Далеко внизу видна ровная поверхность ледника Ронгбук. На западе (снова хорошая видимость) у горизонта лежит Непал, ближайшая ко мне его примета – зазубрина западного плеча Эвереста. Вдали тают гигантские горные цепи. Яркое послеобеденное солнце озаряет горы и долины. Самое сильное впечатление производит круто обрывающийся к леднику Ронгбук скальный бастион Чангцзе (так называется Северная вершина Эвереста по-тибетски). Великолепная пирамида Пумори кажется зловещей и фантастической. Именно так и именно здесь воплощается божественное начало. Направо тибетское плато, уходящее в необозримую даль. Редкие облака, легкие как паутина, стоят неподвижно. У меня здесь тоже тихо. Только далеко внизу, на Северном седле, носятся снежные вихри. Мне кажется, что этот перевал – скопище всех тибетских ветров.

Если смотреть вниз, то орографически слева от меня плавно спускается защищенный от ветра северный склон Эвереста. Направо уходит вниз северо-восточный склон. По обе стороны от меня крутые обрывы. Все выходы скал на северном склоне сейчас покрыты снегом, рельеф сгладился и выглядит более ровным, чем на самом деле. Горы кажутся миролюбивыми.

Теперь останавливаюсь чаще, но дыхание каждый раз быстро восстанавливается, и я чувствую себя отдохнувшим. С каждым метром вверх эта смена движения и остановок, утомления и восстановления сил происходит все чаще, удержать ритм труднее. У самой вершины, насколько я знаю по своему опыту, только усилием воли можно заставить себя переставлять ноги, вырвать тело из состояния летаргии. Я двигаюсь как черепаха. Тридцать шагов – отдых несколько минут, а через два часа большая остановка. Здесь, где воздух содержит всего треть нормы кислорода, я двигаюсь как шерпа: иду и отдыхаю, отдыхаю и иду. Я знаю, что скоро сяду и мне будет относительно хорошо, и я лелею в себе это чувство минута за минутой. Мне нужно избегать сильного раздражения дыхательных путей. Бронхи, горло – мое наиболее слабое место. Я уже ощущаю хрипоту.

Вид на северо-запад

Вид на перевал Лхо Ла и далее на запад

Я вдвойне рад, что сегодня дует всего лишь слабый ветерок. Каждый крутой взлет берет теперь больше сил, чем я рассчитывал. Изучая склон снизу, я планировал до этого места пять остановок. А получилось их восемь или девять, и конца еще не видно. Вон там, где склон выполаживается, станет немного легче. Сяду только тогда, когда залезу, наконец, на вот эту плоскую балду. Вокруг меня пляшут в воздухе крохотные кристаллики снега. Блеск и сияние оживляют все вокруг. Свист и звон появляются и исчезают. Еще 80 шагов?

Поднимаясь, смотрю только на свои ноги. Больше ничего не существует. Воздух пахнет пустотой. Это не отсутствие запаха, а именно запах пустоты и жесткости. Болит горло. На остановках повисаю на лыжных палках. Легкие раздуваются. На какое-то время забываю обо всем. Дыхание требует столько усилий, что нет сил думать. Шум в голове заглушает все внешние звуки. Медленно, с пульсом, бьющимся в горле, ко мне возвращается воля.

Дальше. Снова тридцать шагов. Как дразнит меня этот гребень! Или виноваты мои глаза? Все кажется таким близким. А еще так далеко идти. Еще одна передышка стоя, и вот я наверху. Поворачиваюсь кругом и падаю на снег.

Северная вершина

Сверху я снова и снова любуюсь раскинувшейся внизу страной, уходящей в бесконечную даль. В приглушенности ее красок есть что-то нереальное. Они подчеркивают впечатление далекости, недостижимости Тибета: этот Тибет лишь снился мне во сне, я не мог там бывать. А вот здесь я уже был раньше, здесь мне все знакомо. Пристально вглядываюсь в перемычку надо мной, мне кажется, что там селение. Тингри? Я вижу глиняные домики, обмазанные белой известкой, с черными дырами окон. Рядом с тибетскими молитвенными флажками развеваются красные полотнища. У людей застывшие лица. Жители Тибета больше не смеются так весело, как люди в горах Непала. Я вижу все так ясно, как будто это не воспоминание, а реальная действительность. Альтиметр показывает 7360 метров. Всего 9 часов. До Северного седла я дошел за два часа. Благодаря принятой тактике я сэкономил одну ночевку. Теперь иду медленно, нарочито медленно.

Местами ноги уходят в снег по лодыжки, продвигаться по снежным заметам стоит больших усилий. Стараюсь обходить участки с проламывающейся коркой. Если удается – это для меня победа. Я не могу позволить себе выложиться. Мои мысли и чувства все более концентрируются на том, чтобы сэкономить силы. Завтра и послезавтра будет гораздо труднее. Регулируемые лыжные палки оказывают здесь в самом деле большую помощь. Благодаря им вес тела распределен между руками и ногами. Равновесие поддерживается с помощью верхней части тела.

Северный склон Эвереста справа от меня представляет собой огромное белое пространство. Только кое-где темными пятнами выделяются на этой вертикальной ледяной пустыне отдельные скальные острова. Отчетливо видны следы лавин. Сначала я пойду по широкому северному гребню. Это и наиболее безопасный путь, и идти здесь легче: ветер в основном сдул свежевыпавший снег.

И никаких признаков того, что здесь раньше проходили люди. Все погребено под толстым снежным покрывалом. Только один раз где-то на высоте 7500 метров замечаю в снегу красную веревку. Подхожу, дотрагиваюсь до нее. Она завязана на скальном выступе и выглядит как новая. Скорее всего, ее оставили японцы. Как и положено при экспедиционной тактике, японцы поставили здесь в мае высотные лагеря. На крутых участках они закрепляли перильную веревку, по которой спускались в базовый лагерь, когда погода портилась, а потом поднимались по ней вверх для дальнейшей обработки маршрута. При поддержке высотных носильщиков-китайцев они шаг за шагом продвигались к вершине.

Точно такую же тактику применяли и мы, когда в 1978 году шли на Эверест с юга. Нас было одиннадцать альпинистов и более двадцати шерпов-носильщиков. Участники экспедиции менялись при сооружении лагерей. Только последние 900 метров до вершины Петер Хабелер и я шли без поддержки шерпов.

На этот раз со мной нет никого, кто помогал бы нести груз и устраивать бивак. Со мной нет товарища, с которым мы по очереди прокладывали бы путь в глубоком снегу; нет ни одного шерпы, который тащил бы мое снаряжение. Никого. Насколько все же легче идти вдвоем. Уже одно то, что кто-то есть рядом с тобой, морально поддерживает в горах. Идти одному несравненно труднее и опаснее, а главное – это психическая нагрузка, которая увеличивается в несколько раз. Все, что мне предстоит сделать, в том числе и спуск, сидит во мне как заноза, а во время остановок собственная фантазия раздувает страхи до галлюцинаций.