Венеция встретила их опаловым небом с рыжеватым отливом. Лагуна переливалась всеми цветами радуги. Колокольня на площади Сан-Марко отбрасывала суровые бронзовые блики на море. Мир сверкал в слиянии звуков и красок.

Жанна онемела от восхищения. Ее переполнял этот город, где небо было цвета воды, а вода – цвета неба.

Жозеф на радостях обнял ее. Софи-Маргерит прижалась к Франсуа.

Понадобилась целая флотилия гондол, чтобы отвезти путешественников и их сундуки во дворец Эрриго на Большом канале.

Первый этаж состоял из больших залов. Второй и третий были жилыми, последний предназначен для слуг. Три супружеские пары разместились на втором этаже, детям отвели третий.

Жанна открыла окна. По каналу скользили бесчисленные гондолы.

Слуги разогрели воду в чанах, все стали смывать дорожную грязь, а затем отправились ужинать в таверну. Появившиеся певцы очаровали путешественников переходами от самых высоких нот к самым низким в одной музыкальной фразе. Было подано превосходное рыбное филе, обжаренное под загадочным соусом и уложенное на лепешки. Запивали его винами Эмилии-Романьи.

Феррандо тоже запел.

Какая чудесная поездка! К черту Людовика и его покойного врага Бургундца! Да здравствует Венеция, город нежности и мира!

Феррандо, не желая портить им удовольствие, поостерегся напоминать, что тринадцать лет назад кондотьер Паоло Эрриго, владелец дворца, где они поселились, был распилен заживо по приказу султана Мехмеда II Завоевателя, который взял его в плен на острове Хиос.

Усталость после долгого пути исчезла сама собой. Ночью Жанна услышала знакомые крики Софи-Маргерит. Сама она научилась сдерживать себя, и они с Жозефом любили друг друга безмолвно, хотя Венеция была острой приправой для чувств. Как обстояли дела у Феррандо с Анжелой, им узнать не довелось.

Венеция радостно встречала французов, как, впрочем, любых других иностранцев. Она задыхалась. Феррандо объяснил это море после падения Константинополя, Светлейшая воевала с турками. Она потеряла не только Хиос, но все Спорадские острова, Скутари, остров Лемнос, Арголиду, значительную часть Албании. Ее торговым судам в Черном море и восточной части Средиземного постоянно угрожали не только турецкие военные корабли, но и пираты. Она лишилась рабов и мехов из России, которая поставляла также пеньку и коноплю, необходимые для судовых снастей. Чтобы сохранить плацдарм на Востоке, она прибегла к хитрости и сделала королем Кипра Якова II Лузиньяна, который взял в жены богатую венецианку, дочь банкира Корнаро. Дело, впрочем, приняло дурной оборот, и восстанавливать венецианские права на остров пришлось адмиралу Пьетро Мочениго, устроившему очередную кровавую баню.

Венеция жила торговым посредничеством, переправляя сукно и шелк из Фландрии в Африку, африканские же и восточные товары – за исключением пряностей, которые входили в сферу интересов Милана и особенно Генуи, – в северную Европу. Она торговала даже с турками, и один из самых известных ее художников, Джентиле Беллини, был приглашен – неслыханное дело! – ужасным Мехмедом II, который пожелал иметь… свой портрет! Ибо Венеция торговала отныне и искусством: она продавала муранское стекло, зеркала, золотую и серебряную парчу, ювелирные изделия и картины. И наживалась на банковском деле: ее банкиры соперничали с флорентийскими Медичи, ссужая деньги принцам и купцам для оплаты наемников, вооружения кораблей и снаряжения караванов.

В 1469 году городской Сенат даровал немецкому типографу Иоганну Шпиру, который стал называться Джованни да Спира, привилегию печатания посредством сменных литер. С тех пор появилось пятьдесят мастерских, которые издавали Один из друзей Феррандо показал венецианские печатни Франсуа. Феррандо и Жозеф проводили целые дни у банкиров. Предоставленные самим себе до ужина, Жанна, Анжела и Софи-Маргерит гуляли с детьми пешком или катались на одной из гондол дворца Эрриго. Они вновь и вновь любовались византийским великолепием базилики святого Марка, небольшими площадями с бесчислеными лавками, живописной толпой на мосту Риальто, безмятежной церковью Фрари и монументальным собором Петра и Павла. В Мурано они купили бокалы и вазы, которые им тщательно упаковали ввиду долгого путешествия, а на морской таможне пришлось удовлетворить шумную прихоть Жака Адальберта, углядевшего у одного из торговцев зеленого попугая. Птица так звонко пела и так забавно бранилась, что мальчик потребовал купить ее.

В Дзаттере их ожидало еще одно происшествие.

На набережной, перед караккой[65], вернувшейся из Морей, собралась толпа. Принесли носилки для больного пассажира. Несколько человек спросили, что за недуг у него, явно не желая, чтобы в город проникла чума или холера, и спустившийся с трапа капитан заверил таможенников, что пассажир этот не заразный и страдает от малярии. Все члены экипажа общались с несчастным, и никто из них не заболел.

Жанна, Анжела и Софи уже собирались сесть в гондолу, чтобы вернуться в палаццо, когда услышали произнесенное имя. Не сон ли это? С характерным венецианским сюсюканьем было сказано:

– Меззер де л'Эзтуаль.

Они оцепенели. Жанна схватила Анжелу за руку. Софи-Маргерит поняла, и даже дети, обычно шумливые, лишились дара речи.

Жанна бросилась выяснять: верно ли расслышала она имя? Да, именно так звали больного. Четверо матросов начали спускаться по трапу, держа носилки. Жанна устремилась вперед, и, когда больной оказался рядом, склонилась, чтобы рассмотреть лицо. Глаза у него были закрыты, он ужасно исхудал. Но это был Жак. Его била дрожь.

Жак!

Анжела, подошедшая к нему, тоже задрожала.

– Куда вы его несете? – спросила Жанна.

– В госпиталь на острове Сан-Джорджо, мадам.

– Нет, я забираю его. Они изумились.

– Куда?

– У нас есть гондола. Поезжайте с нами, – сказала она морякам. – Я вам заплачу.

Один из них спросил разрешения у капитана. Тот удивленно оглядел трех хорошо одетых дам и согласился.

– Куда вы его увозите? – спросил капитан. – Теперь вы отвечаете за этого человека.

– Мы едем в палаццо Эрриго, – ответила Анжела, – и я отвечаю за него. Этот человек – мой брат.

Зеваки начали проявлять интерес к происходящему. Матросы с великими предосторожностями спустили носилки в гондолу. Капитан спешно отдал приказание другим матросам: сундук! Сундук этого пассажира! Багаж тоже погрузили в гондолу. Прочие пассажиры, онемевшие от удивления, столпились на корме.

Носилки поставили в одном из залов первого этажа – в том, который можно было протопить. Несмотря на теплый день, Жака колотил озноб. Жанна велела разжечь огонь в камине и покрыла носилки меховым чехлом, снятым с дивана. Анжела послала за доктором.

Мессер Оттоне Дзорци явился довольно быстро.

Жак открыл глаза. Слабая, потусторонняя улыбка осветила его заострившиеся черты, когда он увидел лица Жанны и Анжелы.

– Рай… – прошептал он.

Жанна взяла его руку. Мессер Дзорци взял другую и помрачнел. Бросив красноречивый взгляд на Жанну, он покачал головой.

– Где ты был? – мягко спросила Жанна, поглаживая лоб Жака, на котором проступили крупные капли пота.

– У султана… Я был его советником… он не хотел меня отпускать… только когда я сильно захворал… тогда разрешил уехать … Значит, ты ждала меня…

Жанна подозвала Деодата и положила руку Жака на его голову.

– Жак, это Деодат.

Рука шевельнулась для ласки. Жак снова закрыл глаза. Анжела увела рыдающего мальчика.

Вошел Жозеф, изумленный похоронной атмосферой палаццо. С одного взгляда он все понял. Ринулся к носилкам и встал на колени. Назвал брата по имени. Жак вновь открыл глаза и бросил на Жозефа уже стекленеющий взгляд.

– Позаботься… о… Жанне.

Он содрогнулся в последний раз, тихонько вскрикнул и замер.

Мессер Дзорци вновь взял его за запястье, выслушал сердце и сказал:

– Лучше бы вы позвали священника.