– Теперь, хозяйка, он никогда на вас не нападет. Возьмите его и вы, – сказал Батист ошеломленному Жозефу.
Вскоре все семейство присоединилось к Жанне и Жозефу. Самым нетерпеливым оказался Франсуа. Взяв волчонка на руки, он стал гладить его. Волчонок облизал ему руки, потом лицо. Франсуа заливался смехом.
– Они как собаки, только дикие, – сказал Батист.
Он достал из клетки второго волчонка. Это была самка. Все подержали ее на руках. Даже кормилица.
– Теперь мы будем воспитывать волков! – с улыбкой воскликнула она.
Франсуа положил зверька в траву. Тот запрыгал. Жак тоже выпустил своего. Прибежали собаки. Они опрокинули волчат и стали играть с ними. Слышалось только тявканье и урчанье. Волчата бегали за собаками, собаки за волчатами, потом все катались по траве и слегка покусывали друг друга.
– Вот, – сказал Батист, – они никогда не нападут ни на кого из вас, даже когда вырастут. Они вообще нападают только от голода.
Жак задумчиво смотрел на волчат.
– Что ж, сторожевые волки, почему бы и нет?
Батист поймал волчат и водворил их в клетку.
Все отправились мыть руки уксусной водой с мылом. У этих зверят был сильный запах.
Жак вернулся в Париж, где у него были дела.
По просьбе Жанны Гонтар прислал своего конюшего, чтобы тот научил Жозефа и Франсуа ездить верхом. Она также наняла садовника в Ла-Шатре, чтобы тот разбил сад за розовыми кустами, высаженными перед входом.
Анжела помогала Жанне вести хозяйство, стирать белье, штопать одежду, убирать постели.
Однажды, когда они занимались починкой ковра, который хотели повесить на стену в одной из спальных комнат, Жанна спросила:
– Ты замуж не хочешь?
Анжела прервала работу, застыв с иглой в руке:
– Я сама думаю. Я знала только трех мужчин: моего отца, Жака и Жозефа. Отец был спокойным и властным, образцом справедливости. Жак и Жозеф были для меня образцами мужской красоты и достойного поведения. Жак воплощает для меня все добродетели. Он красив, образован, богат и владеет своими чувствами, сохраняя безупречную вежливость. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-нибудь плохо отзывался. Если человек ему не нравится, он молчит, но все всё понимают. Жозеф другой: в нем живет бесенок. Он воспринимает все, что видит и слышит, как никому и в голову бы не пришло. Я не могу иметь мужа, который уступал бы им хоть в чем-нибудь.
– Одиночество тебя не тяготит? Быть может, мне стоит пригласить сюда людей, среди которых ты могла бы найти себе жениха?
– И что бы ты сделала? – с улыбкой возразила Анжела. – Стала бы задавать балы, чтобы привлечь молодых ухажеров? Думаешь, никто не догадался бы о твоих намерениях?
Она засмеялась.
Жанна внезапно представила себе, какую жизнь будут они обе вести, когда наступит осень и Франсуа с Жозефом отправятся в Орлеан в коллеж, а Жак в очередное путешествие: долгие вечера двух одиноких женщин, похожих на двух вдов, ибо у одной муж уехал, а вторая никогда такового не имела. Райский Ла-Дульсад внезапно обрел земные тона. Прелестное пустынное поместье. Она подумала о его названии: Doulce Sade – Сладкое Удовольствие. Многообещающее название, но сейчас она спрашивала себя, зачем так страстно желала восстановить этот замок.
Перед ней вновь предстал двуликий образ судьбы.
У них все-таки была необычная семья: пять человек – и всего одна семейная пара, тогда как в семьях, обитающих по соседству, женатых и замужних гораздо больше, она это знала. Возможно, если бы вокруг оказалось много народу, чувство одиночества не подкралось бы к ней столь коварно. И тут Анжела объявила, словно отвечая на вопрос, который Жанна не задала:
– Я не могу заставить себя полюбить.
И вновь взялась за иголку.
Жак вернулся в августе. Он записал Жозефа и Франсуа в коллеж францисканцев в Орлеане. Жанна, кормилица и Анжела поехали туда с обоими мальчиками, словно провожая их на войну. Жанна впервые ощутила, как бежит время. В двадцать два года она начинала третью жизнь. Она ясно увидела тот день, разумеется, еще очень далекий, когда Франсуа станет самостоятельным молодым человеком. Иными словами, чужаком.
Без Франсуа Ла-Дульсад казался по-настоящему пустынным. Темные долгие вечера с лаем собак и уханьем сов навевали тоску. Она решила вернуться в Париж и больше не подвергать себя тяготам путешествия. Ведь у нее начинался пятый месяц беременности, которую она считала самой драгоценной целью своей жизни: подарить ребенка себе и Жаку. Ведь она была уже не фермершей, а хозяйкой замка. Итак, она не увидит Ла-Дульсад, пока не разрешится от бремени.
В сентябре Жак отправился в Берри один, чтобы напомнить о своем существовании управляющему Итье и узнать результаты весеннего сева. Вернулся он через неделю и стал с улыбкой рассказывать.
– Волки чувствуют себя прекрасно, – сообщил он. – Они прибежали, едва увидев меня. Я думал, они хотят напасть, но они стали меня обнюхивать. Самец поднялся на задние лапы и положил передние мне на плечи, словно посвящая в волки! Они невероятно ласковые. У меня было такое чувство, будто я завел себе друзей из преисподней!
Он смеялся и покачивал головой, размышляя об этом.
Во время родовых схваток Жанна находила в себе силы улыбаться, когда боль немного отпускала.
Двадцать четвертое декабря, подумать только! Жак и Анжела были изумлены. Вернувшиеся на каникулы Жозеф и Франсуа прервали партию в шахматы.
– Господи, это невозможно! – вскричала повитуха, которую оторвали от праздничного ужина.
Тем не менее Жанна родила в десятом часу в рождественскую ночь.
– И к тому же мальчик! – объявила повитуха.
Измученная Жанна уснула, невзирая на крики ребенка, как только завершились все необходимые процедуры. Последним, что она увидела, погружаясь в сон, было лицо Жака, стоявшего у изножья кровати. Такого выражения она не видела у него никогда.
То же лицо она вновь увидела на следующий день, когда проснулась. При этом рука Жака лежала на ее щеке. Он ничего не говорил: у него не было слов. По крайней мере, таких, которыми был полон его взгляд. Он вытащил из кармана кольцо с алмазом и протянул ей.
– Какой громадный! – воскликнула она.
– Самый красивый из всех, что мог предложить Бларю.
Бларю, золотых дел мастер с моста Менял. Ювелир королевского двора. Жак надел ей кольцо на безымянный палец правой руки, что создавало симметрию с обручальным. Вошла кормилица, держа на руках младенца, которого вымыли и запеленали. Она протянула сына Жаку, а тот нежно вложил его в руки Жанны.
Она посмотрела на него и улыбнулась. Франсуа в свою очередь неуверенным шагом вошел в комнату.
– Мама…
Она подозвала его, свободной рукой притянула к себе и поцеловала.
– Мама, я так рад…
Он посмотрел на Жака. Они обнялись. Жанна в очередной раз поразилась, насколько они любят друг друга: один видел в другом плоть любимой женщины, второй – отца, которого никогда не имел.
Пришли Жозеф и Анжела, робкие и улыбающиеся. Потом сияющий Гийоме. Сидони, птичница, госпожа Контривель, Сибуле. Все явились с подарками.
– Настоящее Рождество, – сказал Жозеф.
Жанна уловила насмешку, а Сибуле фыркнул.
Пришел и отец Мартино.
– Надо будет окрестить малыша, – сказал он, когда кормилица поднесла ему новорожденного. – Вы уже подумали об имени?
– Деодат, – сказал Жак.
Отец Мартино улыбнулся.
– Дар Божий, – сказал он. – Прекрасное имя для младенца, родившегося в ночь Иисуса.
Он окрестил ребенка неделю спустя. Но, поскольку стоял лютый мороз, Жанна настояла, чтобы обряд совершился дома.
В январе госпожа Контривель потеряла мужа. Жанна, едва оправившись после родов, нашла в себе силы навестить ее.
– Милая моя, – сказала ей госпожа Контривель, – с вами я притворяться не стану. Я рада: смерть принесет ему покой после всего, что он вынес в последние годы. Это покой и для меня. Я превратилась в служанку. В конце концов я пришла к выводу, что умереть молодым – это милость Господня. Ты сорвал все цветы жизни и уходишь, пока они не потускнели, тебе еще некого оплакивать и не приходится ни за кем ухаживать.
