В свое время Пушкин и Плещеев попали в лагерь самозванца в качестве пленников. Лжедмитрий не имел оснований доверять им в такой мере, в какой он доверял Кореле. Именно казаки Корелы обеспечили ему победу своей неслыханной храбростью. Многие вопросы получат простейшее объяснение, если предположить, что самозванец, задумав «смутить» столицу, поручил дело Пушкину и Плещееву вместе с казаками Корелы.

Пушкин и Плещеев прибыли в Подмосковье из района Орла и Тулы. Но в столицу они вошли не по Серпуховской или Рязанской, а по Ярославской дороге из района Красного села. Это село располагалось за рекой Яузой, к северо-востоку от Москвы. Отмеченный факт можно поставить в прямую связь с действиями отряда Корелы. По свидетельству Я. Маржарета, «Дмитрий» послал войско к столице, чтобы «отрезать съестные припасы от города Москвы»[96]. Заокские города были охвачены смутой, и Москва не могла рассчитывать на подвоз хлеба с юга. Зато замосковные города сохраняли верность династии, так что обозы шли оттуда непрерывным потоком. Особенно оживленной была дорога из Ярославля, проходившая через Красное село. Чтобы выполнить приказ Лжедмитрия, Корела должен был перерезать прежде всего эту дорогу. По-видимому, он так и сделал.

По некоторым сведениям, Лжедмитрий обратился к жителям Красного села с особым посланием. Самозванец писал, что не раз посылал своих гонцов к ним в село и в Москву, но все они были убиты. Наконец, он требовал, чтобы краспосельцы явились к нему «с повинной», и грозил в случае сопротивления истребить их всех, включая детей.

Присутствие казаков Корелы спасло Пушкина и Плещеева от участи предыдущих гонцов. Красносельцы, как повествует К. Буссов, с уважением выслушали послание «Дмитрия» и решили собрать народ, чтобы проводить его гонцов в столицу. Как значится в Разрядных записях, Пушкин и Плещеев приехали «с прелестными грамотами сперва в Красное село и, собрався с мужики, пошли в город…». По русским летописям, гонцы Лжедмитрия «стали в Красном селе и почали грамоты ростригины честь… что он прямой царевич, и иные многие воровские статьи». Обращение «прирожденного государя» привело к тому, что «красносельцы, смутясь сами, и привели их (гонцов. — Р.С.) к Москве на Лобное место с теми воровскими грамотами»[97].

Правительство заблаговременно подготовилось к отражению казаков. Более того, Годуновых своевременно известили о том, что красносельские «мужики изменили и хотяху быти в городе (Москве. — Р.С.)». Власти тотчас послали в Красное село ратников, но те, «испужався, назад воротишася»[98]. Невероятно, чтобы воеводы испугались горстки красносельских мужиков, вооруженных чем попало. Остается предположить, что они столкнулись с организованным войском, каковым был, по-видимому, отряд Корелы.

На столичных улицах к красносельцам «пристал народ многой», массовое восстание москвичей началось уже после оглашения письма Лжедмитрия на Красной площади. До того посланцам «вора» надо было прорваться через усиленно охраняемые городские укрепления. Без казаков Корелы они бы, безусловно, не добились успеха. После переворота под Кромами повстанцы установили прямые связи со сторонниками Лжедмитрия в Москве. Корела мог рассчитывать на их помощь.

В окружении казаков и красносельцев Пушкин и Плещеев около 9 часов утра проникли в Китай-город. Взойдя на Лобное место, они огласили текст обращения «Дмитрия» к столичному населению. Письмо было адресовано Мстиславскому, Шуйским и прочим боярам, дворянам московским и городовым, дьякам, гостям и торговым «лучшим» людям, а также и всему народу — «середним и всяким черным людем». Самозванец клеймил как изменников Бориса, Марию Григорьевну — жену Бориса и сына ее Федьку, напоминал, какое «утеснение» претерпели от Годуновых бояре, какое «разорение, и ссылки, и муки нестерпимые» были от него дворянам и детям боярским, каким поборам подвергал он купцов, лишая их «вольности» в торговле и забирая в счет пошлин «треть животов ваших, а мало не все иманы». Лжедмитрий обещал сохранить за боярами прежние вотчины, а также учинить им «честь и повышение»; дворян и приказных прельщал царской милостью, торговых людей — льготами и облегчением в поборах и податях. Что касается народа, то ему Лжедмитрий обещал кратко и неопределенно «тишину, покой и благоденственное житье». Непокорным, писал Отрепьев, наказания от бога и «от нашие царские руки нигде не избыть». Царицу Марию Григорьевну и ее сына он обвинял в том, что они «о нашей земле не жалеют, да и жалети было им нечево, потому что чужим владели». Северские города были разорены войной, развязанной самозванцем. Но он возлагал всю вину на Федора Борисовича. Что касается главных бояр, громивших Северщину, Лжедмитрий громогласно оправдывал их, ссылаясь на то, что делали они это по незнанию («неведомостию») и боясь казни от Годуновых. По той же причине Отрепьев оправдывал разгромивших его воевод, обещая им полное прощение. Самозванец лицемерно сожалел о происшедшем кровопролитии и требовал, чтобы его признали царем и тем положили конец братоубийственной войне[99].

Весть о появлении гонцов «Дмитрия» распространилась по всему городу. Вскоре толпа заполнила Красную площадь. Ближайшие советники царя и Боярская дума собрались в Кремле с раннего утра. Источники сохранили несколько версий относительно позиции Боярской думы в день переворота. По одной версии, народ ворвался в Кремль («миром же приидоша во град») и, захватив бояр, привел их на Лобное место.

Разрядные записи содержат известие, согласно которому сигнал к мятежу подал окольничий Богдан Бельский. Он будто бы поднялся на Лобное место и «учал говорить в мир»: «Яз за царя Иванову милость ублюл царевича Дмитрия, за то я и терпел от царя Бориса».

Записки К. Буссова позволяют установить происхождение ошибки в русских Разрядных записках. Окольничий Богдан Бельский в самом деле выходил к народу на Лобное место и, поцеловав крест, поклялся, что государь — «прирожденный сын царя Ивана Васильевича: он (Бельский. — Р.С.) сам укрывал его на своей груди до сего дня»[100]. Но все это произошло не в момент появления в Москве Гаврилы Пушкина, а три недели спустя, когда Лжедмитрий прибыл в Кремль. Таким образом, в Разрядных записках перепутана последовательность событий.

Тот же очевидец К. Буссов, находившийся в Москве, писал, что царица Мария Григорьевна сама выслала на площадь бояр, сохранивших верность ее сыну. Чтобы пресечь агитацию посланцев «Дмитрия», бояре пригласили их в Кремль. Однако толпа помешала попытке убрать Пушкина и Плещеева с площади.

Ни в русских летописях, ни в сообщениях иностранцев (К. Буссова, Я. Маржарета, И. Массы) не упоминается о переходе на сторону восставшего народа кого-нибудь из бояр. По словам Я. Маржарета, «Мстиславский, Шуйский, Бельский и другие были посланы (на площадь к народу. — Р.С.), чтобы усмирить волнение»[101]. Впрочем, сановники не проявляли рвения, защищая дело Годуновых. Как отметил английский очевидец, по тому, каким безразличным тоном они уговаривали народ, «видно было, что при этом участвует один язык». Современники подозревали бояр в двуличии. Немногие из бояр обладали красноречием. При виде разбушевавшегося народа они и вовсе лишились дара речи.

Под конец к народу обратился лучший оратор думы дьяк Афанасий Власов. Он просил толпу разойтись, указывал на то, что в государстве объявлен траур, и обещал рассмотреть любые просьбы и ходатайства народа после коронации царевича Федора.

Очевидцы упомянули об инциденте, послужившем последним толчком к восстанию. Гаврила Пушкин не успел прочесть грамоту Лжедмитрия и до половины, когда москвичи доставили на площадь двух прежних «воровских» гонцов, вызволенных ими из тюрьмы.