Не забудем, что он стар и прожил две жизни. За это время он успел изучить людей, да и близость конца ему очевидна. Поэтому Фауст торопится. Поэтому цель зта теперь для него — все.

«Мне дело — все!» — вспоминаем мы его слова.

И вот мы присутствуем при реализации этого дела. Пятое, последнее действие трагедии переносит нас на берег моря. Он уже отвоеван у стихии. Вблизи морских волн высятся стены города. Это город Фауста. На дозорной башне его стоит юноша Линцей, он оглядывает местность.

Местность вся покорена Фаустом. Только на одной дюне, вблизи города, лепится избушка и островок лип, с часовенкой. Там живут старики Филемдн и Бавкида. Они не захотели оставить эту землю, им захотелось умереть на своей земле.

Эти добрые люди спасли когда-то человека, который теперь подходит к их дому. Его выбросила волна, и они его отходили, вылечили. К ним возвращается он из странствия с благодарностью.

Старики ведут странника в сад и показывают ему оттуда творение рук Фауста. Из сада виден город, отвоеванная у моря и преобразованная земля. Филемон называет ее «раем земным».

Кто же его построил?

«Умные баре» — это, конечно, Фауст. «Рабы лихие» — строители.

Старики и странник обсуждают «чудо» Фауста. Старушка говорит:

Она намекает на таинственность возникновения города.

Ну, конечно! Строит-то город Мефистофель. И это его «сильные люди» стараются по ночам так, что стон стоит. Кто же стонет? Стонут люди — не могут же стонать черти.

По ночам черт сдирает с них по три шкуры. Мало того, что он грабит в море корабли, а награбленное везет в кассу города, он и тех, кто будет жить в этом городе, вгоняет в стон.

Хорош «рай», нечего сказать!

Добрая Бавкида чувствует, что делается это «не добром». «Он безбожник, — говорит она о Фаусте, — взять он ладит нашу рощицу, наш дом. Там, где он соседом сядет, преклоняйся все кругом!»

Так вот он каков, идейный правитель Фауст!

В своем желании достичь цели он уже не разбирается в средствах. Ему уже и старика со старухой ничего не стоит снести. Раздраженный, бродит он по саду, прислушиваясь к колоколам их маленькой часовенки.

Смотрите, как изменился лексикон Фауста. «Мое владенье», «не подвластны мне», «господин я»... Это уже похоже на то, что «цель» несколько переместилась. Она, как солнце в фокусе увеличительного стекла, сошлась на Фаусте. Похоже, что теперь он — цель, и этим определяется все.

«Теоретическая» цель была вне его. «Практическая» сосредоточилась на нем. Видите ли, господин он не вполне! Вот что ему не нравится. Вот почему его раздражает звон колоколов.

«Кучка лип», «домишко скверный», — он явно ставит стариков ни во что. Они для него лишь «бельмо в глазу, заноза в пятке». Он готов передать их воле Мефистофеля.

А Мефистофель и его бандиты как раз подплывают к городу. Они везут награбленное добро.

Все вместе они приветствуют Фауста:

Фауст пропускает мимо ушей «владыку». Он не мечет, как прежде, иронических стрел в Мефистофеля. Он позволяет себе льстить.

А черт уже не стесняется. Он прямо доносит Фаусту, что они изрядно пограбили в этот день. И, догадываясь о моральных сомнениях «патрона», освобождает того от них:

«Имеешь силу, так и прав!» — вот оправдание, к которому подошел Фауст. Здесь все становится с ног на голову. «Цель» Фауста перевертывается. Целью становятся средства.

Правым оказывается не то, что право, а то, что сделано. Раз это существует, раз ты так поступил, ты и прав. Права грубая реальность, а не иллюзорное представление о праве. Прав опыт, который, по выражению Гёте, всегда был пародией на идею.

Прав тот, кто силен, кто взял верх — независимо от того, хорош он или плох. Кто спросит с правителя, когда выше его нет никого? Он сам решает, что хорошо и что плохо.

Еще одна иллюзия развеивается в дым. Это иллюзия власти. Власти, свободной от чувств властвующего, освобождающей его. Власти, взятой будто бы лишь ради того, чтобы освободить других.

Ибо сама власть превращается в цель. Она права, что бы она ни делала, куда бы она ни вела. Так Опыт пишет пародию на Мысль, так эксперимент Фауста куражится над его «великой затеей».

Ну что ж, это логика реальности, и Мефистофель убеждает Фауста признать ее.

Он снова льстит Фаусту, снова настаивает на необходимости им совершенного. Разве бывает строительство без жертв? Разве что-нибудь в истории обходилось без этого? И потом, что значат жалкие старики с их колокольным звоном? Все это ханжество — звон, все это — мираж веры. А Фауст воздвиг город, построил в городе дома и дворцы. Это не колокольный звон на часовне Филемона и Бавкиды. Это материальность. Это можно оставить потомству, потрогать руками.

Ого! Труды Фауста и Мефистофеля — уже «подвиг»! Они перестали быть «делом», они перешли в разряд героических.

А сам-то Фауст уже не Фауст, а «гордый ум». Нет, черт явно не рассчитывает на афронт. Он мажет патокой. Он сластит в открытую.

Фауст приемлет все это. Но что-то мучит его. Его мучит «бельмо в глазу» — дом Филемона и Бавкиды.

Фауст стыдится этих мук. Ему ли завидовать старикам, когда у него в руках весь берег, вся власть?