Для меня стало ясно, что утраченный таким образом религиозный рай молодости представлял первую попытку освободиться от пут «только личного», от существования, в котором господствовали желания, надежды и примитивные чувства».
Освобождение от пут «только личного» — это и освобождение от пут псевдообщественного. Свобода от примитивных чувств означает и свободу от примитивных принципов. От приблизительных законов, от призрачности религии и государственности.
Это эгоистический ответ физика на эгоизм обстоятельств.
Но может ли физик игнорировать обстоятельства?
Фауст это мог. Он мог сидеть в своей келье и обнимать мыслью Вселенную. Он мог заниматься опытами, не надеясь на государственную помощь.
Теперь бы он ее потребовал. Теперь ему понадобились бы заводы для опытов. Он превратился бы в руководителя работ, оценивающихся в миллионы.
Откуда он взял бы эти деньги? Их предоставило бы ему государство.
В Америке Фауст превратился во всемогущего Оппи (так называли друзья-физики Оппенгеймера), который ведал финансами, строительством, которого почитали больше, чем министра.
Оппенгеймер прочно связал себя с государственным маховиком. Он работал на деньги государства и для государства. В частном порядке А-бомба никогда бы не была создана.
Физика сегодня неотделима от обстоятельств. Говоря словами Эйнштейна, «политические страсти и грубая сила нависают, как шпаги, над головами» ученых. Обоюдоострый меч зависимости нависает и над наукой и над жизнью.
И обстоятельства сегодня зависят от науки. Фауст был безвреден. Он сидел в своей «норе», а народ на улице веселился. Если он и знал о существовании такого «чудака», как доктор Фауст, то относился к нему именно как к «чудаку» — снисходительно и бесстрастно.
Теперь от «чудаков» Фаустов зависит наша жизнь. Сегодня народ не может так беспечно веселиться у стен их келий, ибо он знает: за этими стенами создается и нечто страшное.
Это страх и перед физиками и перед «грубой силой», которая использует их физику.
Получая из рук этой силы поддержку, физик вынужден отдавать ей результаты своих исследований. Он свободен в самом исследовании, но он не свободен в использовании его.
В несвободном обществе это — трагедия. Внутренняя свобода физика резко расходится с несвободой внешней. Власть над наукой получают силы, духовно враждебные ей. Они оплачивают профессиональное счастье физика. Но они не могут оплатить его совести.
Совесть… К этому «старому» чувству сходятся начала и концы «новой» физики. Здесь, на этой старой площадке, разыгрывается древний и новый «Фауст».
Но вернемся к трагедии Гёте. Пройдем с Фаустом до конца его второй жизни. Она не кончилась там, где мы остановились.
Итак, Фауст выбрал свободу. Быстрые кони унесли их с Мефистофелем в мир, полный искусов.
Что еще предложил Фаусту черт?
Он предложил ему искушение красотой, искушение поэзией, искушение чисто эпикурейское. Через все это Фауст прошел, как сквозь сон.
И вот ум его взалкал реальности.
Фауст встал перед своим последним искушением: перед искушением властью.
Подводя итоги прожитому, они сошлись с Мефистофелем на горе, откуда видны дела земные. И речь зашла о деле.
Фауст сообщает черту, что у него есть «великая затея». Черт тут же угадывает и высмеивает ее:
Сейчас скажу тебе я.
Столицу ты построишь. В ней дома
Тесниться будут; узких улиц тьма
Лепиться будет криво, грязно, густо;
В средине — рынок: репа, лук, капуста,
Мясные лавки; в них лишь загляни —
Жужжат там мухи жадными стадами
Над тухлым мясом. Словом, перед нами
Немало вони, много толкотни.
В другой же части города, бесспорно,
Дворцов настроишь, площади просторно
Раздвинешь; вне же городской черты
Предместья вширь и вдаль раскинешь ты.
И наблюдать ты станешь, как теснятся
Повсюду люди, как кареты мчатся,
Как озабоченный народ
Спеша по улицам снует;
А сам проедешь — вмиг заметит
Тебя толпа, с почетом встретит;
Ты будешь центром их…
Черт, в общем, недалек от истины. Фауст, действительно, задумал построить город. Но не для славы, разумеется.
Власть, собственность нужна мне с этих пор!
Мне дело — все, а слава — вздор! —
заявляет он Мефистофелю.
Тот не сдается:
Ну что ж: тебя поэты не оставят —
В потомстве даже гимнами прославят,
Чтоб дурью дурь в других воспламенять!
Фауст парирует:
Не в силах, вижу я, понять
Ты человеческих стремлений.
Тебе ли, жалкий злобный гений,
Людей потребности обнять?
Так вот о чем заговорил философ Фауст — о «потребностях»! Он спустился на землю, он оставил свое «небо». Здесь, на земле, в деле ищет он теперь выхода.
«Затея» Фауста проста: отторгнуть у моря часть суши и построить город. Это, конечно, экспериментальный город — как и эксперимент вся вторая жизнь Фауста. В то время, когда жил Фауст, земли хватило бы и без этого. Но Фаусту нужно сразиться с природой. До этого он хотел объяснить ее, теперь он хочет изменить ее.
Это его идея, философская предпосылка его дела.
В остальном это чистое дело, сама практика, сама реальность. Фауст перестал философствовать. Он действует. Его мысль теперь — это его строительство. Его город.
Но для того, чтобы строить, Фаусту нужна «власть» и «собственность». Опустившись на землю, Фауст опускается в реальные условия земли. Тот берег, который он хочет осушить, принадлежит императору. И чтобы стать владельцем этого берега, надо самому возвыситься, стать хоть генералом, что ли.
И тут заходит разговор о власти. Власть пока дискутируется отвлеченно: Фауст еще не получил ее. Предмет спора — император, который и должен дать Фаусту землю. Мефистофель и Фауст перемывают ему косточки.
Император этот оказался плох:
Он возмечтал, что в мире ничего
Ему нет недоступного. Он сана
Высокого достиг чрезмерно рано
И к заключенью ложному пришел,
Что, никаких не опасаясь зол,
Он может жить, как хочется, беспечно,
И управлять и наслаждаться вечно.
Так аттестует императора Мефистофель.
Фауст тут же откликается на эту провокацию. Это, конечно, провокация. Черт провоцирует человека на откровенность. Он-то знает, что «суха теория, а древо жизни пышно зеленеет!» Все, что ему скажет Фауст, будет «теория». И черт посмеется над нею потом.
В «теории» правитель Фауста выглядит благородным и мудрым. Он хранитель «высшей воли», он философ, он сам Фауст. Он действует ради «цели», а не ради себя. Цель эта — «превзойти» природу, смирить ее, подчинить сознанию.
Но цель эта осуществляется в конкретных обстоятельствах. Это не отвлеченный философский опыт, а реальное дело, которое делается в реальной стране, живыми людьми, живым Фаустом.
Фауст не свободен в этом опыте ни от себя, ни от обстоятельств. Он правитель, он занимает реальное место меж людьми, он владеет собственностью, владеет властью.
