Быть может, его обманули при расплате?

Такой вопрос можно поставить лишь смеха ради. В ходе своих приключений и подвигов Геракл мог бы, как я уже говорил, составить себе несметное богатство. Если бы богатство его интересовало. Взять хотя бы только Египет с его политикой brain drain: неужто Египет не пытался заполучить для себя этого выдающегося политического деятеля и полководца? Который, между прочим, и народу египетскому так полюбился, что остался предметом религиозного культа на многие столетия?! Чужеземец Геракл — в кичливом Египте! Неужто не соблазняли его землями поболее дорийского царства, состоянием, высоким саном и властью? Да еще доказывали, быть может, что в Египте и из Египта он сможет успешнее служить зевсистской своей миссии, осуществлять идейную и политическую свою программу. Вот то-то и оно!

Да и Пелопиды, по-моему, ничего не желали так пылко, как «расплатиться» с Гераклом — деньгами, чинами, некоторой властью.

Так что это предположение нужно отбросить, как и другое — будто бы спор в Микенах разыгрался вокруг престолонаследования. У Геракла были сотни случаев захватить верховную власть силой. А он не только не сделал этого, но вся его деятельность поначалу служила как раз укреплению позиций Эврисфея.

Так, может быть, его оскорбили? Возможно. Однако такое случалось и раньше, но Геракл, как это ни поразительно, никогда не противопоставлял своего самолюбия Микенам. Стирал грязь и продолжал служить.

Нет, нет, если мы хотим как-то продвинуться вперед, нужно во что бы то ни стало нащупать главный нерв всей этой структуры. Ради чего жил Геракл, ради чего всю жизнь, не ведая устали, служил Микенам, какова была его программа?

Мы это уже знаем: он хотел создать современную, гуманную и универсальную идеологию на основе зевсизма, установить мир и безопасность в Средиземноморье; сделать безопасными дороги, сухопутные и морские; добиться справедливого и равномерного статута в портах; в рамках же мирного Средиземноморья хотел единства греков своих, хотел, чтобы они трудились усердно, на социально-техническом уровне современного мира, чтобы включились в разветвленную сеть мировой торговли, заняли, соответственно своим способностям, достойное место в мирном соревновании с другими народами. Это благоденствие было, пользуясь нынешней терминологией, программой патриота и интернационалиста. (Той программой, которую, кстати, осуществили столетия спустя «истинные» греки и благодаря которой они вписали свое имя огромными сверкающими буквами в летопись человечества.)

Гераклу пришлось нелегко. Я не стану перечислять его подвиги. Ему, как мы видели, пришлось нелегко уже в войне с амазонками. Я воспроизвел этот эпизод лишь вкратце, не рассматривая по порядку все переговоры и посреднические операции Геракла в Малой Азии, а также — поскольку в те времена это был один из способов разрешения конфликтов — его поединки; не собирался я, наконец, и резюмировать относящуюся сюда часть легенд из цикла о Геракле, которые любезному Читателю известны, во всяком случае, так же, как мне. Эти легенды становятся на диво немногословными при описании двух последних его подвигов — великих морских переходов. Впрочем, навряд ли удалось микенцам разузнать о них подробно, ведь конфликт разразился сразу же. Во всяком случае, очевидно, что эти два трехгодичных путешествия — вдоль берегов Италии, Галлии, Испании, по Океану вверх до Британии, быть может, даже до Северного моря, и затем (второе) от Мавритании до Египта или Палестины — были труднее всех прежних. Героям тяжко пришлось и физически, они испытали много лишений, а тут еще бесчисленные дипломатические переговоры, сопряженные с постоянной психической перегрузкой! Всех подробностей мы, повторяю, не знаем — известно только одно: оба невероятно трудных, заранее, казалось, обреченных на провал замысла Геракл выполнил с честью.

И что же нашел он в Микенах по возвращении?

Ответ на это дают исторические факты.

Микены прочно главенствовали на всем Пелопоннесе. Ну что ж, и Геракл хотел этого.

В Микенах объявили национальной классикой раздутую и все раздуваемую легенду об Ио: у Священной Коровы становилось все больше сыновей, дочерей и внуков, решительно все города подлунного мира были основаны, оказывается, роднею Пелопа. Об этом вопила нищая детвора у городских ворот, эта тема открывала двери Академии. Геракла бесит подобное тупоумие в культурной политике — ведь какая тенденциозная глупость, и, увы, не единственная! А он даже сказать ничего не может: ему смеются в глаза, он-то, мол, и сам потомок Ио!

Микены распространили «зону» своего политического влияния на весь окружающий островной мир — от Итаки через Крит до Родоса, Лесбоса, Лемноса. Но и это бы еще не беда — все это, по существу, греческие, или хотя бы по происхождению греческие, союзнические территории. Однако завладение портами Родоса, Лесбоса и Лемноса, вовлечение именно этих островов в перевозки форсируемого Атреем оснащения армии, присутствие возрожденного микенского флота, пусть даже чисто символическое, в непосредственной близости — взглянем на карту! — от малоазийских берегов представляет серьезную угрозу интересам пунийцев, хеттов и, косвенно, Египта, но прежде всего и самым непосредственным образом затрагивает интересы Трои. Если, конечно, одновременно не возобновлен и прежний договор о мореплавании.

Но мы знаем: этот договор не был возобновлен.

И наконец, самое тяжкое: мы знаем, что микенский флот, чуя за собой уже грозную и всевозрастающую мощь, пустился в наводящее ужас пиратство. Я не говорю, будто бы официально. Зачем же! На все существует форма!.. Если однажды, как-то, где-то, государственное руководство — преднамеренно ли, по недомыслию или вынужденно — оставляет для спонтанных движений возможность прорыва в системе исторических установлений, то прорыв происходит. Эти движения, разумеется, могут быть добрыми, их можно, познав определенные закономерности, направить на пользу обществу. Но они могут быть и дурными, вредными, самоубийственными. В случае с Атреем у нас имеются все основания полагать, что для «прорыва» пиратства, о размерах которого дают представление документы того времени, он оставил щель преднамеренно. То есть счел это спонтанное движение полезным для себя, для своих целей.

Геракл — напротив. Утомленный последними тяжкими испытаниями, он рассматривал это как подлое торпедирование его начинаний, обессмысливание всей его работы, осмеяние всей его жизни.

Он не стал, очевидно, толочь воду в ступе — разговаривать с недотепой Эврисфеем, — а прямо бросился к Атрею, его и призвал к ответу со всею страстью.

Не буду приводить их спор «дословно». С одной стороны, не хочется снизить исключительную серьезность темы игрою фантазии, хотя бы такая игра могла позабавить и меня самого и, пожалуй, Читателя. С другой же стороны, в споре этом довольно густо звучали такие словеса, которыми древние греки — и не только древние греки — пользовались, правда, и при письме, но которые жестоко оскорбили бы наш вкус, вздумай мы употребить их не только в обычной нашей повседневной живой речи, но и изобразить на бумаге. Итак, не буду подвергать испытанию вкусы Читателей, тем более что смело уповаю — поскольку речь идет о моих соотечественниках — на собственную их фантазию.

Присмотримся лучше к сути их спора.

Геракл нападал и призывал к ответу. Атрей твердил о своих добрых намерениях и безусловной воле к миру. Так ведь и принято. Он объяснял, что, с тех пор как находится у власти, единственная его забота — утверждение мира и взаимопонимания (в согласии с волей Зевса и Геракла, а как же!) на возможно большей части греческих земель. Рассказывал, что заставил-таки господ союзников, упрямых «родичей» раскошелиться во имя общего дела. Теперь-то имеются все предпосылки тому, чтобы Эллада не как бедная родственница, а с позиции силы включилась в мирное экономическое соревнование между народами. Впрочем, Гераклу это должно быть понятно: условием мира является военная сила. Для устрашения. Торгового мореплавания без соответствующего военного флота быть не может. Есть военный флот и у Сидона, у Египта и Трои. Военно-морская дипломатия испокон веков играла важную роль при заключении торговых соглашений, в поддержании мира на морских путях. Геракл просто мечтатель, ежели полагает, будто Приам или фараон сдержат данные ему обещания без равновесия сил на море. А всего лучше, говоря по правде, чтобы силы Микен ради вящей безопасности хоть немного перевешивали в этом равновесии.