Бои с королем Владиславом IV еще продолжались под Белой. Сидевшие там в осаде служилые люди не позволили полякам развить смоленский успех. Рассказывали, что литовский канцлер Радзивилл предлагал даже переименовать город Белую в Красную, по цвету пролитой осаждавшими крови. Вельский воевода князь Федор Федорович Волконский был пожалован за свою службу из стольников в окольничие[323].

Из Москвы в сторону Вязьмы отправилось посольство во главе с боярами Федором Ивановичем Шереметевым и князем Алексеем Михайловичем Львовым. Предстояло снова договариваться о мире между двумя странами и решать старые споры о титулах и городах. Символично, что съезд послов состоялся на том самом месте, где когда-то разменивали пленных. Но Московское государство и Речь Посполитая должны были теперь учитывать результаты недавней Смоленской войны.

3 июня 1634 года был заключен Поляновский мирный договор, по которому из всех территориальных приобретений начала войны Россия получила лишь Серпейск с уездом. Договорились, что король Владислав возвратит избирательную грамоту, выданную ему в 1610 году и увезенную гетманом Станиславом Жолкевским в Речь Посполитую. Как всегда, много крови попортил вопрос о титулах, так как польские и литовские представители пытались навязать своим московским коллегам именование царя Михаила Федоровича царем своея Руси, а не всея Руси. Естественно, что московские послы наотрез отказались обсуждать этот пункт. Когда дело дошло до территориальных споров, польская и литовская сторона оказалась в выигрыше. Польский комиссар Якуб Жадик, епископ хелмский, всегда мог посоветоваться со своим королем, расположившимся на отдых неподалеку, у речки Поляновки. Московские послы постепенно сдавали одну позицию за другой. Не удалось отстоять ни Дорогобуж, ни Новгород-Северский, ни Трубчевск. Разве что сумма уплаченной Россией компенсации была снижена со 100 тысяч до 20 тысяч рублей.

На съезде послов была сделана попытка разработать статьи «вечного докончания». Предложения Речи Посполитой создавали условия для будущей унии двух государств, формальным выражением которой должно было стать изготовление двух корон при коронации польских королей и венчании на царство московских царей. У глав обоих государств появлялась возможность претендовать на избрание, соответственно, в Речи Посполитой и Московском государстве. Даже оговаривалось, что если царь будет избран в короли, то два года он должен будет жить в Польше и Литве, а один год — в Москве. Московские послы благоразумно уклонились от ответа на большинство статей, отделываясь однотипной фразой: «Пусть государи перешлются между собой»[324].

Война, длившаяся полтора года, закончилась, но ее последствия еще долго ощущались в московском обществе, определив его развитие по крайней мере на пятнадцать последующих лет. Главным следствием Смоленской войны 1632–1634 годов стал глубокий внутриполитический кризис, особенно затронувший служилые «города». Военные поражения и ставшее роковым промедление со сбором сначала войска боярина Михаила Борисовича Шеина, а потом князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского, неудачи с экспериментом по набору в солдатскую службу беднейших детей боярских, ненадежность иноземных наемников показали необходимость реформирования войск сотенного строя. Тем более что их боеспособность была подорвана разорением служилых людей под Смоленском, а также запутанностью земельных отношений в уездах из-за конфискаций поместий дезертиров-нетчиков и раздачи выморочных владений.

Война подорвала бюджет Московского государства. Представление о тратах на Смоленскую войну дает роспись денег, посланных на жалованье ратным «немецким людям», солдатам, казакам и даточным людям. С сентября по ноябрь 1632 года было отослано свыше 80 тысяч рублей, в декабре — 30 тысяч рублей, и далее каждый месяц — 25–30 тысяч рублей, вплоть до сентября-октября 1633 года, когда ежемесячные посылки возросли в полтора раза и составили 46–47 тысяч. Всего за год было истрачено, таким образом, полмиллиона рублей[325]. Отсылки денег прекратились только со смертью патриарха Филарета в октябре 1633 года. Но и это не все. Война коснулась каждого. Со всей страны были взяты даточные люди, собран хлеб для войска и организован подвоз вооружения и запасов на поставленных населением подводах.

На усиление гнета население отвечало традиционным способом. Под Смоленском поднялось казачье движение Балаша, сначала воевавшего на стороне царя Михаила Федоровича, а потом повернувшего свои станицы против правительственных войск. Московское государство снова вспомнило о земских соборах и пятине. Последняя собиралась по решению собора 28 января 1634 года[326].

Общее нестроение ощущалось во всем Московском государстве. У людей снова развязались языки, увеличилось количество расследований о «слове и деле» государевом, когда кто-нибудь неодобрительно высказывался о власти. Появились и доморощенные реформаторы, желавшие поделиться с властью своими рецептами выхода из кризиса. Но система, созданная в Московском государстве первой половины XVII века, еще не была готова к частным инициативам своих подданных, если только они не имели источником царское распоряжение.

Одним из таких забытых реформаторов был стряпчий Иван Андреевич Бутурлин. После поражения под Смоленском, когда в Речь Посполитую было отправлено посольство боярина Федора Ивановича Шереметева, Бутурлин по дороге присоединился к посольским шатрам, чтобы рассказать государю о его «недоброхотах». Был учинен допрос, в ходе которого выяснилось, что Иван Андреевич Бутурлин собирался говорить о боярине Михаиле Борисовиче Шеине, который «думал де один с Измайловыми; а с князь Семеном (Прозоровским) и с Богданом (Нагим) ни о чем не думывал». Кроме того, Бутурлин намеревался жаловаться на боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского, использовавшего стояние в Можайске не только для сбора рати: «Да в Можайске ж многие кабаки, уйму от бояр нет, и у боярина князя Дмитрея Михайловича Пожарскова заведены свои кабаки в многих местех; и от того дешевова питя разошлися многие ратныя люди, и пешия и конныя, пропився». Иван Андреевич Бутурлин имел в голове целую программу, в которой, во-первых, обосновывал необходимость организации рейтарских полков из русских людей, чтобы не тратить зря казну на немецких людей — «начальных людей много не к делу». Предложение это возникло, конечно, под впечатлением низкой боеспособности и прямого предательства некоторых наемных офицеров. В проекте Ивана Андреевича Бутурлина слышны отзвуки традиционных представлений служилых людей о соблюдении одинаковых условий службы для всех (как это было еще в челобитных Ивана Пересветова при Иване Грозном). Поэтому начальственный состав предполагаемых русских рейтарских полков Бутурлин предлагал заполнять «старослужащими», а в рядовые набирать без жалованья «из городов молодых воевод и всяких приказных людей, которые избывают от службы», кажется, путая обязанность службы с наказанием. Еще один совет Бутурлина касался организации особого полка в Северских городах, для того чтобы отвоевать города, остававшиеся в Литве. Время для этого предложения наступит позднее, во второй половине XVII века, когда с организацией регулярной армии придут и к необходимости размещения таких полков поблизости от предполагаемых мест ведения боевых действий. Но главной в проекте реформатора Ивана Андреевича Бутурлина была идея организации в Москве постоянного учреждения с выборными от служилых людей и «из черных, по человеку, а не из больших городов». Эти люди, составлявшие своеобразный постоянно действующий земский собор, должны были осведомлять государя «про всякие дела», потому что «недоброхоты» из числа бояр скрывают от царя Михаила Федоровича нужды «бедных людей».