Не стоит, однако, торопиться с окончательным приговором, не разобравшись в том, на чем же основаны столь категоричные оценки. Как подметил Е. Д. Сташевский, проанализировавший литературу о патриархе Филарете на 1913 год, «во-первых, им занимались или как деятелем Смутного времени, или как соправителем Михаила Федоровича, или как патриархом; во-вторых, большинство исследователей не шло далее выяснения характера этой бесспорно выдающейся личности, и лишь немногие останавливались на оценке его государственной деятельности». Но при этом, пишет историк, последняя «чаще описывается, чем характеризуется, чаще говорят об ее конечных результатах, чем о ее идеях и приемах, способах управления»[160]. Известно, например, что Федор Никитич Романов начал службу при дворе Ивана Грозного, — значит, полагают его биографы, он не мог не использовать уроки, полученные в молодости при дворе царя-тирана. Но правдоподобие не лучший аргумент в спорах историков, точнее сказать, вовсе не аргумент. Столь же голословно утверждение, что патриарх Филарет взял все бразды правления в собственные руки, отстранив от власти безвольного сына. Для такого смелого утверждения совершенно недостаточно ссылки на слова самого царя Михаила Федоровича: «Каков он государь, таков и отец его государев, великий государь святейший патриарх… и их государское величество неразделно»[161]. Это не формулировка установившегося равенства двух «ветвей власти», а отповедь конкретному лицу — князю Петру Александровичу Репнину, задумавшему спорить о местах службы в свите царя и патриарха при приеме «турского посла» в 1621 году. В этих царских словах надо прежде всего обратить внимание на понятие «нераздельности» власти и понять, что оно означало на самом деле.
Таким же дискуссионным является вопрос о наличии у патриарха Филарета особенной «программы», с которой он возвратился в Россию. Автор «Нового летописца» поставил в заслугу патриарху Филарету исправление земских дел: «Всех убо крестяху, и под началом все быша у него государя на патриарше дворе. Да не токмо что слово Божие исправляше, но и земская вся правляше, от насилья многи отня; ни от ково ж в Московском государстве сильников не бысть опричь их государей. И кои служаху государю и в безгосударное время, а быша не пожалованы, он же государь тех всех взысках и пожаловал и держаше у себя их в милости, никому ж не выдаваху»[162]. «Сильные люди» потеряли свою власть, так как над ними появилась власть «сильных» государей; именно патриарх наградил тех, кто после окончания Смуты не мог доказать своих заслуг, а также защитил их от каких-то неясных преследований («никому ж не выдаваху»). Ученые убеждены едва ли не в официальном характере «Нового летописца», к редактированию которого мог быть причастен сам патриарх Филарет. Но весь процитированный фрагмент с общей характеристикой деятельности патриарха, кажется, содержит отголоски личных переживаний автора летописи.
Программа «устроенья земли» была предложена на земском соборе в конце июня 1619 года. Но насколько велика роль патриарха Филарета в ее выработке? А. Е. Пресняков в обзоре истории Московского государства первой половины XVII века писал: «Сколько-нибудь существенных изменений… в том, что можно назвать наметившейся программой внутренней политики, не произошло»[163]. То же отмечал Е. Д. Сташевский: «Филарет не предложил на Соборе 1619 года готовый план или проект реформ», а обсуждавшиеся мероприятия «не являлись чем-то неожиданным»[164].
A. Л. Станиславский обратил внимание на то, что важный указ о частичном переводе в вотчины поместий участников обороны Москвы, сильно повлиявший на земельные отношения, был принят еще до возвращения патриарха Филарета из плена[165]. Современный биограф патриарха Филарета B. Г. Вовина также считает, что он «делал шаги под давлением обстоятельств и поэтому не выработал, да и не мог выработать, какого-то нового курса, отличного от предыдущего»[166]. Приведенные оценки корректируют прямолинейный взгляд на Филарета как на чуть ли не единовластного правителя. Но чтобы всесторонне оценить значение патриарха Филарета в истории царствования его сына, надо попытаться проанализировать всю внутреннюю политику 1620-х — начала 1630-х годов. Об этом и пойдет речь.
Возвращение в Москву
Отец царя, «нареченный» патриарх Филарет, возвращался в Московское государство после почти девятилетнего отсутствия. Сомнений в том, что он должен занять пустовавшую с 1612 года патриаршую кафедру, не было. Вряд ли этому способствовало «наречение» митрополита ростовского и ярославского патриархом в Тушине: тогда, в 1608 году, при действовавшем патриархе Гермогене это не имело никакого значения, да и в Речь Посполитую Филарет отправился в сане митрополита. Однако же в Московском государстве все первые годы царствования Михаила Федоровича не избирали патриарха, а управлял патриархией крутицкий митрополит Иона, хиротонисанный в 1613 году. Митрополита же Филарета называли в официальных документах «митрополитом всея Русии», как это было, например, в несудимой грамоте вятскому протопопу Стефану и другим священникам церкви Николая Великорецкого 17 марта 1615 года[167]. Формуляр этой грамоты должен был повторить выдававшуюся ранее грамоту Ивана Грозного, поэтому весьма показательно, что составитель ее текста, дьяк Новгородской чети Андрей Иванов, поставил вместо имени прежнего митрополита имя Филарета. Еще более интересно, что этот дьяк имел опыт службы в Посольском приказе, участвуя в русско-литовских внешних сношениях, входил в состав депутации к царю Михайлу Федоровичу в 1613 году. Поэтому упоминание Филарета с титулом «митрополита всея Руси» даже в тексте вполне рядовой грамоты имело определенный смысл поддержки его прав на верховенство в делах церкви.
Для легитимных выборов патриарха осталось дождаться, когда в них смогут принять участие двое из четырех митрополитов русской церкви — Исидор, находившийся в Великом Новгороде под властью шведов до 1617 года, и сам Филарет, задержанный в Речи Посполитой. Как только удалось договориться о размене пленных, стали готовиться и к патриаршим выборам. В марте 1619 года в Вязьму было отправлено посольство боярина Федора Ивановича Шереметева для начавшейся «розмены», а 19 апреля в Москве в Золотой палате принимали иерусалимского патриарха Феофана. Ему предстояло сыграть важную роль в церемонии избрания Филарета на московское патриаршество. Феофан подписал специальную ставленую грамоту (хотя, как подметил А. В. Карташев, избрание русского патриарха было бы легитимным и без участия иерусалимского патриарха[168]). 28 апреля царь Михаил Федорович отправился на богомолье «к Спасу на Новое», где был совершен молебен у «родительских гробов» — также очевидное свидетельство шедших в Москве приготовлений к избранию Филарета в патриархи.
Последние дни перед возвращением Филарета должны были тянуться особенно мучительно для молодого царя. Послы увязли в согласовании деталей размена, в обсуждении старых земельных счетов, но у них был твердый наказ: сделать все так, чтобы не помешать возвращению царского отца. Наконец, 2 июня 1619 года исторический размен в Вязьме состоялся. Новую границу Московского государства вместе с Филаретом пересекли руководитель Смоленской обороны в 1609–1611 годах боярин Михаил Борисович Шеин, думный дьяк Томило Луговской и дворяне, бывшие в составе посольства. Другой руководитель «Великого» посольства, боярин князь Василий Васильевич Голицын, не дожил до этого момента совсем немного, скончавшись на пути в Россию.
