Основные события произошли в Костроме 14 марта. В этот день вся процессия с костромской чудотворной иконой Федоровской Божией Матери, с образами московских святителей проследовала в Ипатьевский монастырь, чтобы «бити челом» от «всей земли» и звать Михаила на царство. Согласие Марфы Ивановны и Михаила было получено отнюдь не сразу; уговоры, перемежавшиеся молебнами, длились шесть часов «с третьяго часа дни и до девятого часа неумолчно и неотходно»[51]. Описывая по горячим следам в донесении в Москву этот день, митрополит Феодорит и боярин Федор Иванович Шереметев добавляют и другие живые детали, позволяющие думать, что отказ от царского венца не был вызван только необходимостью соблюдения церемониальных условностей, как это было с Борисом Годуновым, трижды «отказывавшимся от царства». Источники не сообщают о том, сколько раз выслушало посольство отказ Марфы Ивановны и Михаила, но прямо говорят о их твердом и искреннем нежелании принимать предложение земского собора: «Во весь день на всех молениях и прошениях отказывали… с великим гневом и со слезами». Скорее всего причина нерешительности состояла в том, что не было известно мнение отца Михаила — митрополита Филарета. Не случайно вслед за общим аргументом, что «в Московском государстве многие люди по грехом стали шатки», Марфа и Михаил высказали свое беспокойство за судьбу мужа и отца, положение которого в польском плену могло ухудшиться после принятия Михаилом царского венца. Боярское правительство в Москве предвидело такие вопросы и включило в наказ специальный ответ о том, что «бояре и вся земля посылают к литовскому королю, а отцу твоему, государю нашему, дают на обмену литовских многих лучших людей»[52].

Авторитет митрополита Филарета действительно был непререкаем в романовской семье. Те «гнев» и «плач», с которыми юный стольник и его мать воспринимали доводы послов, заявления Михаила о том, что он не хочет быть царем, отсутствие благословения Марфы Ивановны — все это было словами и поступками людей, привыкших повиноваться воле старшего в роде. Однако несомненно и другое: Марфа Ивановна и Михаил не могли не воспринять столь явные для православного христианина знаки воздействия на их судьбу Божественного Промысла («во всем положились на праведные и непостижимые судьбы Божии»), вполне реально воспринимаемые ими и всеми другими участниками этого события, и не ответить согласием на все моления и уговоры, вручив себя Провидению. Ведь только сильным потрясением и общей экзальтацией можно объяснить ответы послов Марфе Ивановне и Михаилу о том, что «Московского государства всякие люди в бедах поискусились, и в чувство и в правду пришли…»[53]. Публичное принятие решения (и какого!), скрепленное целованием креста перед наиболее чтимыми в русской церкви иконами, было действительно трудным и ответственным шагом, выше сил обыкновенного человека.

Как только согласие Михаила было получено, в Москву отправили гонца Ивана Васильевича Усова. Он достиг столицы 23 марта. В Москве был отслужен благодарственный молебен в Успенском соборе в присутствии служилых и посадских людей, живших в Москве, которым прочитали грамоту, привезенную из Костромы. С этого дня начинается оживленная переписка между московским правительством и царем Михаилом Федоровичем, а также посольством митрополита Феодорита и боярина Федора Ивановича Шереметева. Из царских грамот и ответов Боярской думы мы узнаем все главные детали похода царя Михаила Федоровича из Костромы в Москву и подробности приготовлений к его встрече в столице.

Сорок два дня понадобилось новому царю Михаилу Федоровичу для того, чтобы добраться из Костромы в Москву, куда он прибыл 2 мая 1613 года. И это при том, что обычная дорога занимала тогда около десяти дней. Путь царского поезда можно проследить буквально по дням. Уже избранный царь Михаил Федорович прожил в Костроме до 19 марта 1613 года. В этот день крестный ход костромичей проводил царя, выехавшего из Ипатьевского монастыря в Ярославль (впоследствии, в 1642–1645 годах в память об этом событии была сооружена мемориальная «Зеленая башня» в новой крепостной стене Ипатьевского монастыря)[54]. Скорее всего свита избранного царя Михаила Федоровича спешила использовать последний санный путь и перебраться вверх по Волге к Ярославлю до начала ледохода. В Ярославле, по свидетельству разрядных книг, царь Михаил Федорович жил вместе с матерью инокиней Марфой Ивановной в Спасском монастыре «до весны до просуху», с 21 марта по 16 апреля[55]. Как только миновала весенняя распутица, царь выехал в Москву. С 16 апреля по 2 мая 1613 года царский поезд ехал через Ростов и Переславль-Залесский, останавливался на неделю в Троице-Сергиевом монастыре, пока, наконец, не достиг Москвы.

Такая неспешность царя, помимо ожидания более удобного летнего пути, имела свои причины. Когда прошли радость и всеобщее ликование от удачного завершения костромского посольства и быстрого выступления царского поезда к Москве, к Михаилу Федоровичу и его матери инокине Марфе Ивановне возвратились прежние сомнения, не позволявшие им сразу принять предложение о занятии престола. Слишком свежи еще были воспоминания о кремлевском разорении и голоде, чтобы поверить в произошедшие изменения. Многочисленные просители, являвшиеся к царю, также подтверждали очевидную картину общего неблагополучия. Следы и отголоски этих страхов отчетливо проявились в переписке царя с правительством в Москве.

26 марта 1613 года в Москву была доставлена вторая грамота от Михаила Федоровича. Ее привез не обычный гонец, а стольник князь Иван Федорович Троекуров. Главная, очевидная цель его миссии состояла в передаче «государева жаловального слова» и послания с подробностями принятия Михаилом Федоровичем государева посоха из рук митрополита Феодорита, о чем в Москве сразу же был отслужен благодарственный молебен. Но среди прочих поручений, переданных Троекурову новоизбранным царем, было и то, что не предназначалось для огласки. «И после его государева жаловального слова, после речи говорил нам, холопем твоим, князь Иван, — писали в ответной грамоте царю из Москвы в Ярославль, — только твой государев приход будет к Москве вскоре, и на твой государев обиход, к твоему государеву приезду какие во дворце запасы на Москве есть ли, и в которые городы запас на твой государев обиход збирать послан ли, и откуду привозу запасом начается, и кому твои государевы села розданы, и чем твоим государевым обиходом вперед полнится, и что дать твоего царьского жалования ружником и всем оброчным». Можно представить, что интерес к этим насущным вопросам возник у Михаила Федоровича или его ближайших советников не на пустом месте. В той же переписке говорилось о «докуке от челобитчиков великой» по делам, связанным как раз с раздачей дворцовых сел (подобные раздачи широко практиковались многочисленными временными правительствами Смутного времени). Другая проблема, о которой царю также доносили челобитчики, состояла в непрекращавшихся грабежах по дорогам от Москвы и к Москве. Обилие просителей, видимо, настолько впечатлило Михаила Федоровича, что князю Ивану Федоровичу Троекурову было велено прямо выяснить: отчего «дворяне и дети боярские и всякие люди с Москвы разъехались» и произошло ли это «по отпуску» или «самовольством».

Полученные ответы никак не могли утешить нового самодержца: запасов в житницах действительно было «не много» и их подвоз еще только ожидался разосланными по городам сборщиками. С разбойниками правительство боярина князя Федора Ивановича Мстиславского боролось «заказами крепкими» о том, чтобы «татей и разбойников» судить «по градческому суду»[56]. Но в сложившихся условиях это вряд ли могло помочь.