В этом рассказе вымышлено почти всё. Особенно нехорошо получилось с Владимиром Всеволодовичем и Константином Мономахом: император правил в 1042–1055 годах, а русский князь только родился в 1053 году и никак не мог в двухлетнем возрасте держать совет с боярами, ходить в походы и получать инсигнии. Папа Формос на самом деле занимал престол в 891–896 годах, а официальный раскол церквей состоялся в 1054 году. Да и то, как автор — вроде бы духовное лицо — путается в Символе веры, вызывает большое удивление.
Возможно, Спиридон-Сава просто переставил византийских императоров местами. При Владимире Всеволодовиче в 1081–1118 годах в Константинополе правил император Алексей I Комнин, с которым киевский князь действительно воевал в 1116 году. Другой византийский император, Мануил I Комнин (1143–1180) в 1164 году присылал какие-то дары князю Ростиславу Мстиславичу, прося у него помощи в войне с Венгрией. То есть, как предполагают ученые, за этой легендой могли скрываться какие-то реальные события, хотя, конечно, и выглядевшие иначе.
Но через этот миф была создана схема, о которой очень точно сказал В. И. Ульяновский: две равные православные державы (равные, потому что Русь только что ходила на Константинополь в победоносный поход) объединяются для укрепления сущего в них православия на условиях «уравнения власти» обоих правителей через символическую передачу инсигний византийским императором русскому князю. Что это были за инсигнии? Спиридон-Сава перечисляет их: Животворящий Крест, сделанный из дерева, на котором был распят Христос (его император снимает с собственной шеи), царский венец с императорской головы, поставленный на золотое блюдо, некая крабица (коробочка), «из нея же Август кесарь римский веселяшеся», наплечное ожерелье и кация (ручное кадило без цепей).
Предметы из перечисленных Спиридоном-Савой по-разному отождествляются исторической наукой[99]. Из этого набора наиболее интересна крабица — сердоликовая коробочка, окованная золотом, которая как семейная реликвия Калитичей упоминается уже в 1358 году в завещании великого князя Ивана Красного. Как считает Б. А. Успенский, она имела форму «чаши Августа Римского», потому что использовалась как сосуд для мирра. По мнению ученого, «чаша Августа тем самым связывает русских государей как с римской, так и с византийской традицией, что естественно отвечает восприятию Константинополя как второго Рима; вместе с тем эта чаша должна была, видимо, ассоциироваться с притязаниями русских монархов на генеалогические связи с Августом, что предполагает непосредственную связь Москвы и первого Рима»[100].
Что важно — в «Послании…» содержится идея венчания Василия III царским венцом (коронации), почему многие исследователи считают его заказным сочинением, подводящим идеологическое обоснование под эту коронацию. Н. В. Синицына писала, что в тексте содержится как бы три идеологических звена: венчание Августа — венчание Владимира Мономаха — ожидаемое венчание Василия III[101]. Василий явно размышлял, как ему преодолеть трудность, связанную с легитимным венчанием Дмитрия-внука. Его надо было как-то дезавуировать. Действительно, Спиридон-Сава предлагал вариант такой дискредитации Дмитрия: титул и венец имеют древнее происхождение и принадлежат всем князьям Владимирским. В 1518 году придворными книжниками вносятся изменения в прежний текст Чина венчания Дмитрия-внука 1498 года: теперь Иван III назван в нем православным царем. И теперь Василий III мог бы через акт венчания унаследовать этот титул без упоминания Дмитрия-внука и его коронации[102].
Таким образом, при Василии III русская монархия обзавелась собственной генеалогической легендой, которая станет основой ее самоидентификации и презентации на международной арене вплоть до 1598 года, то есть до пресечения династии Рюриковичей. Это имело большое значение, так как задавало ориентир для дальнейшего развития концепции царской власти, позволяло сделать выбор между двумя тенденциями, которые американский историк М. Чернявски обозначил так: хан или василевс?[103]
В идеологическом отношении Русь / Россия опиралась на переосмысление византийской политической идеологии, что неизбежно вытекало из ее принадлежности восточнохристианской, православной конфессии. Но в плане политической практики русским князьям вплоть до начала XVI века пришлось больше иметь дело с татарскими ханами, чем с византийскими императорами. Ведь русские земли в течение почти трехсот лет были составной частью сперва Монгольской империи, а потом другой империи, Великой Татарии, называемой в русских летописях Золотой Ордой. Да, Русь имела особый статус, да, татары не вмешивались в дела религии, считались с мнением князей в политических вопросах, и кроме регулярных поступлений дани их мало что интересовало. Но все же только наш герой, Василий III, был первым русским правителем после монголо-татарского нашествия, для которого татары были чем-то внешним, а их ханы — правителями соседних государств. Еще ко двору Ивана III татарские послы являлись запросто и с ультимативными требованиями, как к ханскому рабу (чем это для них закончилось в 1480 году, вопрос другой). То есть несомненна определенная интеграция России в ордынскую политическую систему, да и наглядный пример стиля управления татарских ханов был перед глазами (в отличие от византийского, о котором знали гипотетически).
Это все верно, но если отбросить спекуляции публицистов, что Россия есть «восточная деспотия», следы татарского влияния в русской политической культуре выявляются не без затруднений. В наибольшей степени они заметны в бюрократической системе делопроизводства (недаром посольские грамоты в тот же Крым в XVI веке на Руси называли ярлыками). Но вот собственно ордынскую политическую систему Москва вовсе не копировала, а творчески переосмыслила и на ее основе создала нечто свое, мало похожее на первоначальный образец.
Такой своеобразный стиль заимствования был, в принципе, характерен для Руси. О нем очень точно сказал Б. А. Успенский. Россия всегда была эксплицитно ориентирована на чужую культуру (Византию, потом — западноевропейский мир). Таким образом, свою систему ценностей она черпала извне. Однако этот механизм имел свои особенности: «попадая на русскую почву, эти модели получают совсем другое наполнение, и в результате образуется нечто существенно новое — непохожее ни на заимствуемую культуру (т. е. культуру страны-ориентира), ни на культуру реципиента»[104].
Главное, что русская политическая культура усвоила благодаря татарскому влиянию — и что в полной мере проявилось как раз в характере правления Василия III, — это то, что в самом примитивном смысле можно назвать деспотизмом. Термин здесь не очень удачен, ибо несет в себе эмоциональный оттенок. Но проблема Василия III была в том, что он не мог править иначе, чем деспотически, ибо не существовало социальных и политических структур, которые могли бы представлять альтернативу центральной власти.
Известно, что именно татарское владычество нанесло смертельный удар по древнерусской вечевой системе: вече, эта основа народного самоуправления, либо резко сужает свои прерогативы, либо вообще исчезает в ряде городов. За годы ига серьезно пострадала система княжеского вассалитета, в основе которой лежит принцип «вассал моего вассала не мой вассал». То есть внутри феодалов была своя иерархия отношений, основанная на праве и обычае. Татары резко нарушили эту систему введением института ярлыка на княжение: его мог получить не тот князь, который имел на это наибольшие права, старейший в роду, главный в феодальной иерархии, а тот, кто привез хану ббльшую взятку, сумел оболгать конкурентов, кому, наконец, хан сам хочет дать ярлык из политических соображений. То есть инстанция верховной власти, в данном случае ханской, действовала произвольно. Вассальные отношения внутри рода русских князей хана интересовали постольку поскольку.
