Они сидят в недавно отстроенной астрономической башне — полуослепший, больной Лобачевский и молодой, полный энергии Ковальский. Все та же земная глушь, все то же сверкающее небо. Далекие тоскливые гудки пароходов. Лобачевский знает, что скоро ослепнет совсем. Может, потому и тянет его с особой силой в глухие ночи сюда, в башню, ближе к небу. Да, да, когда-то даже невооруженным глазом различал серпик Венеры, а сейчас не помогает и телескоп.

Он сидит ссутулившийся, втянув мощную седую голову в плечи. В неярком отблеске звезд вырисовывается крупный профиль, строго изломанная бровь. Тяжелые веки устало опущены. Он слушает. Ковальский говорит диковинные вещи. Он утверждает, что вся наша звездная система вращается вокруг ее центрального звездного сгущения; «центральное Солнце» внутри Галактики, которое придумали досужие философы и астрономы, отсутствует. Движением всех звезд управляет не «центральное Солнце», а другие силы. Галактика имеет более грандиозные размеры, чем предполагают ученые…

Пройдет почти полвека после смерти Ковальского, прежде чем его гипотезы подтвердятся.

Николай Иванович крепко сдружился с молодым человеком. Их часто видят вместе. Они понимают друг друга. Даже идеи неэвклидовой геометрии не кажутся Ковальскому странными. Он догадывается, что Лобачевский самый глубокий ум из всех: он охватил рассудком и вращающуюся Галактику Ковальского. Николай Иванович все еще не теряет надежды точно измерить космический треугольник. Мариан охотно берется за нелегкую задачу. Кроме того, он определяет точные положения звезд на небе. Отклонений от эвклидовой геометрии не наблюдается.

На Казанской обсерватории Мариан Ковальский определил положения более 4200 звезд! Он был гением трудолюбия и работоспособности.

Розовеет небо, вспыхивает золотой шар Сумбекиной башни. Утро. Просыпается Казань. А два человека все еще ведут неторопливую беседу: они там, в надзвездных краях… Медленно вращается Галактика. Что человеческая жизнь в сравнении лишь с одним оборотом этого гигантского колеса вселенной?!. А таких колес в машине мироздания бесчисленное множество. Может ли звездная необъятность — сложнейшее совершенство, вобравшее в себя все, подчиняться геометрии Эвклида и механике Ньютона? Слишком уж примитивны эти учения. Человек пока не в силах подметить вращение Галактики, он может лишь догадываться о нем, рассчитать его теоретически. Так же человек не в состоянии пока уловить отклонения от эвклидовой геометрии, перейти в высшую сферу познания.

Раньше как-то не встречались люди, подобные Ковальскому, Котельникову, Попову, юному Бутлерову, Зинину. Были всякие: самобытные, чудаковатые, умные, сверкающие красноречием, — но таких еще не было. Они выросли уже здесь, в университете.

Александр Бутлеров — родственник Галкина, а потому считается своим в семье Лобачевских; дружит с Алексеем и Николаем. К Николаю Ивановичу относится с боязливой почтительностью. Оказывается, он не пропустил ни одной лекции для профессоров и адъюнктов — Лобачевский читал свою новую геометрию. Было любопытно, усвоил ли молодой человек необычные идеи.

— Меня заинтересовало ваше замечание о том, что некоторые силы в природе следуют одной, другие — своей особой геометрии. Я много думал над этими словами. Они меня поразили. Вы говорите и о геометрии, которой якобы следуют молекулярные силы. Вот я и думаю: если там, внутри вещества, должна действовать своя геометрия, то вещество надобно признать прерывистым, а всякая частица должна слагаться из атомов. Но каков порядок и способ сложения частицы из отдельных атомов? Должно быть определенное расположение атомов в молекулах. Молекула, по-моему, не мертвая частичка, а целая подвижная система, сущность которой определяется качеством и количеством атомов, их расположением и влиянием друг на друга… Понятие об атоме — величине неделимой химически, и понятие о молекуле — величине, неделимой физически, но делимой химически, — должны быть строго разграничены одно от другого. Я не понял всей глубины вашего учения, но мне кажется, что главная сила его в том, что оно освобождает мысль от тысячелетних оков. И как далеко пойдем мы, сбросив их!..

Так делал свои первые шаги гениальный химик Александр Михайлович Бутлеров. Пройдет немного лет, и его теория химического строения завоюет умы. Он создаст свои «Начала» в химии — «Основные понятия химии», впервые сделает попытку аксиоматического обоснования своей науки.

А для Лобачевского такая непосредственная причастность его геометрии к химии явилась полной неожиданностью. Оказывается, может существовать философия и химических соединений!

Он стал хлопотать о посылке Бутлерова в заграничную командировку.

Смешное шагает в ногу с великим. Бутлеров, Попов и Мариан Ковальский защитили сына Лобачевского Николая от чрезмерной строгости отца, а вернее, спасли от исключения из университета. По существующим правилам студент, провалившийся на переходных экзаменах, увольняется. Николай отвечал бойко. Но вдруг в зале появился Лобачевский. Ему показалось, что испытывают недостаточно строго. Стал задавать дополнительные вопросы по дифференциальному исчислению. У — юноши от страха подкашивались ноги. Он окончательно запутался. Лобачевский влепил сыну единицу! Университетская карьера его была закончена. Переэкзаменовки запрещались. Сильно огорченный, Николай Иванович ушел. Дома впал в меланхолию.

Экзамены принимал Бутлеров. Ему стало жалко Николая. Материал-то он знал! Бутлеров позвал на совет Мариана Ковальского. Тот пригласил Попова, Котельникова. Стали судить да рядить, как спасти отпрыска. Но недаром Мариан был гением. Он нашел выход. Оказалось, что Николай не успел ответить на последний вопрос. Следовательно, экзамен можно продолжать! Общими усилиями вытянули на тройку. Николай перешел на второй курс. Узнав обо всем этом, Лобачевский развеселился. Он дал себе слово не появляться в зале в тот момент, когда испытывают его сыновей. Чувство справедливости всегда заглушало в нем отцовский инстинкт. Бездарность остается бездарностью, если даже это твой сын. В испытуемом он видел только испытуемого. В его странном поступке не было ни капли рисовки. Просто он был фанатиком в науке, никогда не требовал снисхождения к себе и не всегда, когда дело касалось усвоения обязательного курса, проявлял снисхождение к другим. Он считал, что каждый обязан добросовестно делать свое дело. В этом главная причина, корень всех научных и житейских успехов. Человек ленивой мысли вызывал у него гнев, презрение. В человеке должны проявляться любовь к славе, чувство чести. Человеку надлежит щедро расточать себя с пользой для других. В том его назначение.

Не затухает деятельность Лобачевского и в Казанском экономическом обществе. Он повсюду отыскивает дельных, заинтересованных в процветании сельского хозяйства людей. Знакомится с советником Вятского губернского правления. Советнику двадцать пять лет. Но подобной остроты ума Николай Иванович еще не встречал. Тонкое понимание экономических вопросов, глубокая эрудиция, светлый, абсолютно лишенный всяческих предрассудков разум поднимают этого юношу над всеми остальными специалистами, изощренными в экономических учениях.

Но самое примечательное его качество — страстность обличителя. Он яростно ненавидит крепостное право, считает его позором России. Оно иссушает душу народа, обрекает государство на самую дикую отсталость. Он презирает прекраснодушных либералов. В нем глубокая боль за народ, за отечество. Наука должна служить народу, а не кучке коронованных и высокородных мерзавцев. Он предельно резок в выражениях. Новый университетский устав называет свинским. Избавление от тиранов видит в революции, сомневается, что отмена царем крепостного права изменит что-либо в положении народа. Купцов и капиталистов именует деруновыми.

Мороз пробегает по коже от его беспощадных слов. Общественный строй Российской империи молодому советнику представляется в виде огромной пирамиды из людей, в самом основании которой — обездоленный мужик. В Вятку советника упекли за повесть «Запутанное дело», где он призывает чуть ли не к революции.