Литмир - Электронная Библиотека

Сэр Генри Бессемер очевидно что-то перепутал, он, впрочем, как мы далее увидим не раз еще будет путать в своих старческих автобиографических записях.

Как бы то ни было, если и не академик, а всего лишь механик при Академии и Монетном дворе, Антон Бессемер устроился в Париже повидимому недурно и намеревался прочно обосноваться в своем новом отечестве. В окрестностях Парижа было куплено небольшое имение. Был повидимому сколочен и кое-какой капиталец.

Однако, довольно неожиданно благополучию этому пришел конец. Пришел он с 1789 годом, когда затрещало и стало рушиться гнилое здание старого порядка. С каждым днем события завивались все более и более грозным вихрем. Бурно вступал в жизнь новый строй, одними из первых провозвестников и борцов за который были французские предки Антона Бессемера — ведь прямая нить тянется от политических учений Французской революции к гугенотской публицистике религиозных войн XVI века. Но потомок гугенотов оказался глух и слеп. Великие дни и годы переворота он пережил в самом горниле событий — Париже, но его рассказы сыну об одном из самых драматических периодов истории Франции, да и не одной Франции, не выходили из рамок самой серой обывательщины. Со слов отца записал Генри в своей автобиографии сцены из голодных 1793 и 1794 годов.

«Отец мой продолжал жить в Париже во время Великой французской революции и в качестве деятельного члена Департамента Комиссариата (!?) он должен был распределять паек хлеба и риса среди голодающих масс, которые каждое утро на много часов становились в длинные хвосты перед открытием городской булочной. Все в Париже испытывали недостаток продовольствия. У моего отца было небольшое имение милях в двадцати от столицы, и, когда наступил голод, он привез оттуда несколько мешков пшеницы и припрятал их у себя в доме. Если бы это стало известно, то голодная толпа набросилась бы на него. Моя мать должна была ночью, когда в доме все спали, молоть эту пшеницу на кофейной мельнице, чтобы к утреннему завтраку можно было бы испечь лепешки. Таким образом тайком мои родители пользовались роскошью иметь хлеб из цельной муки собственного производства».

Бессемеры делали то же, что и тысячи парижан, имевших возможность не есть выдаваемый по талонам пресловутый «хлеб равенства», обильно снабженный всякими примесями.

Старую Академию закрыли. Жизнь становилась несладкой, а быстрое обесценение денег уничтожило и сбережения.

Но ведь революция жадно требовала технических и научных сил; казалось бы, механику было к чему приложить руку, но поток лихорадочной работы не захватил Антона Бессемера: он не нашел себе применения в эту пору замечательного расцвета точных наук. Помыслы Антона направлены на то, чтобы вырваться из пылающей Франции. Ему это наконец и удается.

«Мой отец, — пишет Генри Бессемер, — очень стремился вернуться в Англию, но выбраться было очень трудно. Он ничего не мог получить от своих банкиров кроме бумажных денег — ассигнатов. К счастью, наступило короткое затишье в то бурное время и, воспользовавшись удобным случаем, мои родители бежали в Англию, привезя с собой около шести тысяч фунтов стерлингов по номиналу в «ассигнатах» и очень небольшую сумму денег в звонкой монете».

Нетрудно догадаться, когда происходило это бегство: повидимому в 1795, а может быть и в 1796 году. Это как раз годы катастрофического обесценения «ассигнатов».

В Лондоне с ворохом ничего не стоющих бумажек в кармане Антону Бессемеру пришлось начинать все сначала. Хорошую службу Антону сослужили тут его природная изобретательность и основательное знание чеканного дела, приобретенное им на парижском Монетном дворе. Штамповку золота он применил к ювелирному делу: стал штамповать золотые цепочки. Товар пошел ходко. Золото ставил Бессемер высокопробное, но нравились цепочки, главным образом, потому, что «казались очень массивными, а на самом деле были очень легкие».

Машинная техника уже в самом зародыше своем воспитывала новый вкус: вкус к дешевой подделке.

Бессемер - i_002.jpg

Отец Бессемера

Бессемер - i_003.jpg

Мать Бессемера

Дела Антона Бессемера понемногу стали поправляться. Вот уже несколько лет прожито в Лондоне, но политические события снова вносят перемену в его жизнь, на этот раз, правда, совсем не такую печальную, как парижское разорение.

Нельзя спокойно жить в Лондоне даже незаметному граверу и ювелиру, когда на континенте бушуют наполеоновские войны, когда старая колониальная империя — Франция сводит последние счеты вековой борьбы с более молодым хищником — Англией. Одну за другой громит Наполеон организуемые на английское золото армии континентальных держав, но, чтобы кончить борьбу, нужно нанести удар по самому притону мировых пиратов-торгашей. Десант в Англию — одно из неотступных желаний Наполеона, и не раз Англия и в особенности Лондон переживают тревожные дни в ожидании французского нашествия.

В начале 1805 года эти опасения, казалось, могли осуществиться. Огромная флотилия транспортов была сосредоточена в Булони для переброски десанта. В Лондоне началась паника, и только разгром французского флота Нельсоном при Трафальгаре избавил Англию от нашествия Наполеоновской армии.

Паника на бирже, приостановка Английским банком размена банкнот на золото тотчас же напомнили Антону Бессемеру дни его парижского пребывания и воображение быстро нарисовало очень мрачные картины. Наученный горьким опытом с французскими «ассигнатами», он повидимому не пожелал снова оказаться обладателем обесцененных бумажек и поспешил найти своим деньгам более прочное помещение.

Срочно собирает он все деньги, какие может получить от своих заказчиков, прикладывает и кое-какие сбережения и покупает небольшое имение в деревне Чарлтон около города Гитчина в графстве Гертфордширском. Вот куда хочет укрыться от житейских бурь Антон Бессемер.

На редкой карте помечена деревня Чарлтон и ничем особо непримечателен городок Гитчин.

В старой церкви его висит картина знаменитого фламандского художника Рубенса — знатоки впрочем не все верят в ее подлинность, — а в корпусе богадельни сохранились остатки стен старого женского монастыря XIV века. Вот и вся историческая романтика городка.

Жители дубят кожу, сеют мяту, лаванду и гонят из них масло. Вот и все промыслы. Это сейчас, а лет сто тому назад экономика района была еще проще. О «технических культурах» еще не было и помину, но усовершенствованная агрономия начала делать свое дело. Жители откармливали турнепсом овец и вели довольно сложное шестипольное хозяйство.

Тридцать две мили — пятьдесят километров — от Гитчина до Лондона. Ведь это почти пригород, и сейчас десятки поездов проносятся мимо городка, лежащего на магистрали, соединяющей Лондон с севером Англии, и отсюда же стальной путь протянулся к старому университетскому Кэмбриджу. Но в век почтовой кареты, сто — сто двадцать лет назад, и пятьдесят километров пути были своего рода путешествием, не лишенным даже опасности (окрестности Лондона кишели разбойниками), да к тому же едва ли даже шоссе соединяло городок с Лондоном. Весьма вероятно, что дорога местами являла собой образец далеко не изжитого тогда английского бездорожья. Недаром записал о ней в своем дневнике Артур Юнг:

«От Стэвенеджа я поехал по дороге в Гитчин, а оттуда в Лютон, в общем двенадцать миль, столь ужасных, каких только может страшиться путешественник, — так отвратительны дороги».

А Артуру Юнгу можно поверить и его нельзя обвинить в особенной притязательности по части дорог. Агроном и путешественник, исколесивший вдоль и поперек всю Англию, он на собственных боках испытал всякие виды колдобин и ухабов, может быть более, чем кто-либо другой из его современников в тот малостранствующий век.

Глухая провинция начиналась сразу под боком у крупнейшего мирового центра. Старинный сельский характер Англия наиболее сохранила как раз в южной части острова, и ближайшие к Лондону графства долго еще оставались, да и теперь еще являются, одним из наименее промышленных и малонаселенных районов королевства.

2
{"b":"196946","o":1}