В начале мая, простившись со своей семьей, Виссарион Григорьевич выехал в Москву, где уже находился поджидавший его Щепкин. Из Москвы Белинский писал жене: «Принят я был до того ласково и радушно, что это глубоко меня тронуло, хотя я и привык к дружескому вниманию порядочных людей… Лучше, то есть оригинальнее, всех принял меня Михаил Семенович: готовясь облобызаться со мною, он пресерьезно сказал: какая мерзость! Он глубоко презирает всех худых и тонких… Впрочем, Наталья Александровна (жена Герцена) нашла, что я похорошел (заметь это) и поздоровел».

Проводы Белинского московскими его друзьями на юг были веселы и шумны. Они начались с завтрака в квартире Щепкина, затем все двинулись к экипажам, уже стоявшим у подъезда. День был ясный и теплый. Во время поездки особенно много острил и заливчато смеялся Герцен. Поэтому кто-то даже сказал с самым серьезным видом:

— Позвольте, господа, как же мы это едем с Герценом по городу?

— А в чем дело? — раздались недоуменные восклицания.

— Да ведь с колокольчиками запрещено ездить по городу.

Дружный смех последовал за этим шутливым разъяснением.

Около почтовой станции вся компания расположилась под открытым небом на пригорке. Появилось вино, припасы. За неимением стола Герцен достал откуда-то доску и начал на ней резать хлеб, ветчину, рыбу, пироги. Хлопнули пробки, полилось в бокалы шампанское… Начались тосты за отъезжающих.

В это время подали почтовую карету. Все поднялись, стали обнимать на прощанье Белинского и Щепкина.

Нетерпеливый Белинский первый вырвался из дружеских объятий и сел в карету. «Прощайте! прощайте!» говорил он, махая рукой.

Карета тронулась, колокольчик задребезжал. Через несколько минут только далекое облачко пыли виднелось там, куда умчалась карета.

Первая остановка была в Калуге, куда путешественники прибыли 30 мая. Белинский чувствовал себя настолько хорошо, что за время почти двухнедельного пребывания в Калуге ежедневно отправлялся гулять за город, лазил по оврагам, поднимался на холмы, уставал донельзя, но ни разу не кашлянул и не почувствовал себя больным.

Когда гастроли Щепкина в Калуге окончились, путешественники выехали дальше. Их путь лежал на Тулу, Воронеж, Курск, Харьков, Екатеринослав, Херсон, Николаев и Одессу. И везде Белинский испытывал чувство гордости за свою страну, видя скрытые в ней великие силы. Большое впечатление произвел на него Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Он писая жене:

«Этот город, как все города в Новороссии, построен Потемкиным, который хотел из него сделать южную столицу России. И было где! Екатеринослав стоят на берегу Днепра, на высоком берегу; Днепр обтекает его полукругом и в этом месте шире Невы. Город чрезвычайно оригинален: улицы прямые, широкие, есть дома порядочные… На огромной (незастроенной) площади стоит храм, довольно большой, но он занимает только место алтаря по прежнему плану. Потемкин хотел его строить на целый аршин кругом шире собора Петра и Павла в Риме — величайшего в Европе храма. Но он умер, и с ним умерли все его исполинские планы. На той же площади стоит дворец Потемкина, в котором он принимал у себя императрицу Екатерину и австрийского императора Иосифа II… При дворце сад, омываемый заливом Днепра… В нем одних яблонь до 49 родов, акаций до 30 родов, много разных американских растений. Все это смотрели мы на другой день приезда; погода была чудная, я много ходил — и не уставал, а вид этой природы и чудного местоположения упоил меня.

Отобедавши у одного знакомого Михаила Семеновича, в пять часов вечера мы выехали из Екатеринослава. Проехали через Херсон, от него поворотили параллельно морю, от востока на запад, ехавши до того времени прямо от севера на юг. Жаль, что через Николаев проезжали ночью. Город большой, портовый, стоит он при слиянии Буга с Ингулом, образующим реку шириною верста и 70 сажен. Переправлялись на баркасе, с парусом и на веслах, ночь была чудная, месячная. На другой день, за 30 верст от Одессы, завидели Черное море, по берегу которого столько верст ехали, не видавши его.

В Одессу приехали в два часа ночи. Оригинальный город! Наш трактир на берегу моря, берег высокий, вдоль его идет бульвар, вниз к морю идет каменное крыльцо, с большими уступами, в двести ступенек. По этой лестнице ходят купаться в море. На море корабли, суда. Вид единственный! А что за гулянье по этому бульвару в тихую теплую погоду, лунной ночью! Боже великий! Когда в Одессе жара, жители днем спят, а ночью гуляют. Днем пыль страшная, и многие дома сделаны с жалюзи, которые днем и ночью не открываются, по причине страшной пыли.

Есть в Одессе Пале-Рояль — четвероугольное здание, с садиком внутри, с галлереей кругом, с трех сторон, — с четвертой ход в театр. Тут лавки с модными товарами, кофейни, кондитерские, в галлереях всегда народ, сидят на скамейках, на стульях перед маленькими столиками, пьют кофе, шоколад, лимонад, оршад, едят мороженое. Все это довольно пестро, живо.

Для меня одно скверно: нельзя купаться в море — вода страшно холодна. Это странное море — вода в нем холодеет от южного ветра, который ее выворачивает со дна, а при северном теплеет. Приехавши, я взял ванну, теплую, из морской воды; меня от нее страшно расслабило — едва на ногах держался целый день. Завтра возьму похолоднее. Сдуру вымыл голову морской водой — четыре раза мылил, а грязи все-таки не смыл, потому что соленая вода уничтожает мыло. От смеси оставшейся в волосах грязи с морской водой моя голова до сих пор словно смолою вымазана».

В конце июля Белинский со Щепкиным выехали из Одессы в Крым, но не морем, как они предполагали сначала, а через Николаев и Херсон, где Щепкин должен был дать несколько гастролей. Путешествие стало утомлять больного Виссариона Григорьевича. Из Херсона он пишет: «Климат и природа здесь чудные, но нет лесов, и оттого тоска смертельная. Кругом выжженная солнцем сухая степь, воздух проникнут какою-то сухостью. Степь эта хороша в апреле и в начале мая, а после она выгорает. Дерево — редкость в степи, и это всегда ветла. В городах тополь и белая акация, но и те растут только по тридцати лет, ибо в это время корень их встречает каменистую почву и они сохнут».

Михаил Семенович Щепкин — великий артист и замечательно чуткий человек — старался развлекать затосковавшего Белинского. В Херсоне, когда от невыносимой палящей жары некуда было деваться и Виссарион Григорьевич буквально изнывал, Щепкин устроил прогулку по морю на баркасе. Верстах в четырех от города баркас причалил к берегу около рыбачьего поселка. Тут же по просьбе путешественников рыбаки закинули тоню, наловили свежей рыбы и сварили чудесную уху. Белинский был в восторге от прогулки и радовался, как ребенок.

В сентябре путешественники были наконец в Крыму. В степях полуострова они увидели стада баранов и верблюдов. Мирные животные, равнодушные ко всему на свете, кроме своей жвачки, вызвали едкую шутку Белинского. «Они, — заметил он, — смотрят решительно славянофилами… упорно держатся святых праотческих обычаев… своего мнения не имеют, буйной воли и буйного разума боятся пуще чумы и бесконечно уважают старшего в роде… позволяя ему вести себя куда угодно и не позволяя себе спросить его, почему, будучи ничем не умнее их, гоняет он их с места на место?»

В Симферополе путешественники задержались на несколько дней. Местоположение города показалось Белинскому пленительным. Дальше к югу, начинались горы, виднелся вдали Чатыр-Даг.

Но несмотря на то, что внимание и участие симферопольской публики к нему было очень велико, Виссарион Григорьевич начинает тосковать все сильнее по дому, по семье. «Не могу смотреть без тоски, — признается он, — на маленьких детей, особенно девочек. Ох, дожить бы поскорее до октября!», то есть до времени, когда контракт Щепкина кончится, и они оба смогут вернуться на север.

Севастополь был конечным пунктом маршрута. Славная крепость русского Черноморского флота напомнила Виссариону Григорьевичу его детство, проведенное в Свеаборге — северной крепости русского Балтийского флота. Белинский с наслаждением вдыхал в себя свежий морской воздух, любовался безграничной далью мора и ездил вместе со Щепкиным на военные корабли, куда радушно приглашали их моряки, горячо приветствовавшие любимого писателя и любимого артиста.