Чистота и порядок в кабинете были всегда удивительные: полы, как зеркало, на письменном столе все вещи разложены по своим местам, на окнах занавески, на подоконниках цветы. Если кто-нибудь бывало оставит следы ног на паркете или насорит табачным пеплом, Белинский непременно нахмурится, начнет ворчать.

Виссарион Григорьевич очень любил живопись. Целые утра он проводил в Эрмитаже и с восторгом говорил потом о картинах, произведших на него особое впечатление. Для себя картин он покупать, конечно, не мог, — небольшие свободные деньги он тратил на покупку книг и хороших старинных гравюр.

Весной 1840 года в Петербурге произошла дуэль между Лермонтовым и сыном французского посла Барантом. После дуэли Лермонтова посадили в наказание на гауптвахту. Виссарион Григорьевич решил навестить арестованного, поэта. На этот раз их встреча была сердечной до конца. Они долго и горячо говорили о родине, о литературе, о русском народе. После этой встречи Белинский с восторгом говорил о великом поэте: «Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного! О, это будет русский поэт с Ивана Великого! Чудная натура!.. Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит «Онегина»… Я с ним спорил, и мне отрадно было видеть в его рассудочном, охлажденном и озлобленном взгляде на жизнь и людей семена глубокой веры в достоинство того и другого. Я это сказал ему — он улыбнулся и сказал: дай бог!»

И для Лермонтова эта встреча не прошла бесследно. Расставшись с Белинским, он под непосредственным влиянием бывшего между ними разговора написал свое известное стихотворение «Журналист, читатель и писатель».

Завязавшаяся дружба, так много обещавшая в будущем русской литературе, была оборвана через год трагической гибелью Лермонтова. В 1841 году, через четыре года после смерти Пушкина, Россия хоронила своего второго великого поэта, точно так же затравленного и убитого на дуэли, организованной по прямым проискам придворных кругов.

Из гениальных мастеров слова пушкинской поры в живых оставался Гоголь. Еще в 1835 году Белинский писал: «Повести г. Гоголя народны в высочайшей степени… Под народностью должно разуметь верность изображения нравов, обычаев в характере того или другого народа, той или другой страны. Жизнь всякого народа проявляется в своих, ей одной свойственных формах; следовательно, если изображение жизни верно, то и народно».

Гоголь был, по определению Белинского, «поэт жизни действительной», главные черты его таланта — «простота вымысла, совершенная правда жизни, народность, оригинальность» и, наконец, одному ему свойственная особенность: «комическое одушевление всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния». Великий критик уже тогда смело поставил Гоголя на первое место рядом с Пушкиным, назвав его «главою литературы, главою поэтов».

Теперь в Петербурге они познакомились лично, встречаясь на вечерах у князя Одоевского и у других общих знакомых. Белинский говорил, что эти редкие встречи с Гоголем были для него «отдыхом и отрадою».

Впрочем, близко они не сошлись. В то время как Белинский все решительнее приходил к убеждению в необходимости полного переустройства России революционным путем, Гоголя уже пугала страшная сила отрицания устоев русской жизни в его собственных сочинениях.

Последняя дружеская встреча была в Москве в конце 1841 года. Гоголь, закончивший тогда работу над первым томом «Мертвых душ», просил великого критика отвезти рукопись этого произведения в Петербург, так как в Москве цензура не разрешала печатать под тем предлогом, что «Мертвых душ не может быть: души бессмертны».

Белинский взял рукопись и по приезде в Петербург передал ее князю Одоевскому. Позднее, при содействии Жуковского, удалось преодолеть цензурные препятствия, и книга была напечатана.

«Творение чисто русское, национальное, — писал с восторгом Белинский о «Мертвых душах», — выхваченное из тайников народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстью нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, — и в то же время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое… При каждом слове его поэмы читатель может говорить:

Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца чубарого» включительно — в Петрушке, носившем с собою свой особенный воздух, и в будочнике, который при фонарном свете, впросонках, казнил на ногте зверя и снова заснул».

В 1842 году Белинский познакомился с Некрасовым, тогда еще никому неизвестным юношей, и привел его с собою к Панаевым, где собралось несколько человек литераторов. Познакомив Некрасова с присутствующими, Виссарион Григорьевич попросил его прочесть написанное им новое произведение: «Петербургские углы».

Некрасов, видимо сконфуженный незнакомым обществом, начал чтение. Голос у него был слабый, и он сначала читал очень тихо, затем несколько разошелся. Молодой поэт имел болезненный вид и казался значительно старше своих лет. Манеры у него были своеобразны: он сильно прижимал локти к бокам, горбился, а когда читал, то часто машинально приподнимал руку к едва пробивавшимся усам и, не дотрагиваясь до них, опять опускал ее.

Белинский уже прочел «Петербургские углы», но слушал чтение внимательно и посматривал на слушателей, словно желая угадать, какое впечатление производит оно на них.

По окончании чтения раздались похвалы автору, но тут же кто-то заметил, что реальность «Петербургских углов» может покоробить читателей.

Белинский в ответ на это горячо сказал: «Литература обязана знакомить читателей со всеми сторонами нашей общественной жизни. Давно пора коснуться материальных вопросов жизни, ведь важную роль они играют в развитии общества».

Виссарион Григорьевич полюбил молодого поэта и начал ему покровительствовать, как это делал всегда с людьми, в которых замечал честность, ум и талант.

Стихотворение Некрасова «Родина», в котором поэт с большой силой выступил против угнетения и рабства, привело Белинского в восторг. «Каков Некрасов-то! — говорил он друзьям. — Сколько скорби и желчи в его стихе». Великий критик приветствовал в Некрасове наследника Пушкина и Лермонтова, поэта огромной силы, будущего властителя дум молодого поколения передовых русских людей.

Некрасов знал, чем он обязан в своем идейно-политическом развитии великому критику. Через много лет после смерти «неистового Виссариона» он вспоминал о нем с чувством подлинного благоговения:

Белинский был учителем не только Некрасова, но и всего революционно-демократического поколения русских людей 40-х годов прошлого века. С отеческой нежностью относился он к своим соратникам, отдававшим, как и он сам, все свои дарования и даже жизнь родному народу.

В конце 1842 года Белинский получил известие о смерти Кольцова. «Я похож на солдата в разгаре битвы, — сказал он, — пал друг и брат — ничего — с богом — дело обыкновенное. Оттого-то, верно, потеря сильнее действует на меня тогда, как я привыкну к ней, нежели в первую минуту». Тем не менее непрерывный ряд смертей выдающихся русских людей, уходивших из жизни в расцвете лет, когда они особенно много могли дать русскому народу, удручал великого патриота. «Боже мой! — восклицал он. — Неужели мне суждена роль какого-то могильщика! Я окружен гробами — запах тления и ладана преследует меня и день и ночь!»