Глава XX «Ах, негодяй!»

Новые проекты, последние иллюзии

По мнению одного беспристрастного наблюдателя, весной 1628 года положение Карла I как в Англии, так и за ее пределами постоянно ухудшалось. Становилось все более очевидным, что тяготы войны – или, точнее, трех войн: против Франции, против Испании и против германских католиков – выше сил Англии. Тем более что с самого начала правления, которому в марте пошел четвертый год, выразитель воли народа – парламент – открыто противился утверждению налогов, а набор солдат и матросов с каждым разом осуществлялся все с большим трудом.

Если бы это был не Карл I, а его советником был не Бекингем, из подобных обстоятельств сделали бы соответствующие выводы. Но характер главного адмирала, равно как и его господина, не позволял отступать. К их политике после неудачи на острове Ре вполне подошло бы выражение «бегство вперед». Впрочем, по мнению Карла I, неуспех был не столь велик, как его расписывали невежды и злопыхатели. «Я не скажу, что отступление – это большая удача, но я не скажу также, что оно столь уж разрушительно», – доверительно сообщил он в декабре 1627 года венецианскому послу. И добавил: «Король Франции решил погубить Ла-Рошель, а я решил помешать ему в этом. Самое лучшее – это возобновить военные действия и послать в Ла-Рошель двести тысяч человек»^{369}. Как только Стини вернулся в Лондон и снова стал участвовать в заседаниях Тайного совета, замаячили новые проекты.

Что касается новой экспедиции к Ла-Рошели, то Субиз, вернувшийся в Англию вместе с Бекингемом и несколькими представителями города, небезосновательно настаивал на том, что операцию надо проводить срочно, иначе рассчитывать на успех не придется. Ведь после отплытия англичан с Ре Ришелье с невероятной энергией повел осаду Ла-Рошели, оказавшейся в полном окружении. От моря она была отрезана полутора километровой дамбой, построенной в апреле, а также линией мощно вооруженных вражеских судов. Бекингем осознавал опасность дамбы, но ларошельцы заверили его, что дамбу можно взять штурмом и хорошо управляемый флот может войти в порт. В ожидании помощи осажденные жители Ла-Рошели страдали от голода. У них уже не оставалось другой надежды, кроме вмешательства братьев во Христе с другого берега Ла-Манша.

Но для этого – как всегда, как всегда… – требовались деньги. Финансовая бездна, в которой оказалось государство, продолжала углубляться. Заложив земли короны, вновь прибегнув к принудительному займу, выжимая пошлину «на тонны и фунты», Карл худо-бедно сумел собрать к концу 1627 года около 263 тысяч фунтов стерлингов, а долг составлял 319 тысяч фунтов. Более 7 тысяч 500 солдат и 4 тысячи матросов не получали жалованья. Босые и полураздетые, они бродили повсюду, сея ужас грабежами и нападениями, «достойными диких зверей». Волну протеста вызвало также навязанное правительством насильственное определение на постой.

Снаряжение нового флота также стоило очень дорого: 300 тысяч фунтов стерлингов, согласно подсчетам на конец 1627 года. Речь шла о вооружении восьмидесяти кораблей, наборе двух тысяч солдат и матросов, на пропитание которых требовалось по меньшей мере 4 тысячи фунтов стерлингов. От подобных цифр голова идет кругом, но для того, чтобы заставить главного адмирала и его «дорогого хозяина» отказаться от своей идеи, этого было мало. Принесли в жертву казначея морского ведомства сэра Джеймса Бэгга, который (по нечестности? по неопытности? – кто знает…) оказался не в состоянии отчитаться в использовании нескольких поступивших к нему сумм. В январе 1628 года его заменили капитаном Мейсоном, который, вступив в должность, сразу заявил: «Положение дел – как в чистилище, если не как в аду»^{370}.

В Тайном совете обсуждались разные варианты выхода из сложившейся ситуации, один нереальнее другого: девальвация денежных знаков, морской налог {ship money) на прибрежные графства, акцизы на потребление вина и пива. Юристы предупреждали о незаконности подобных мер, которые нельзя принять, пока не созван парламент. Бекингем, похоже, несколько утративший чувство реальности, отстаивал идею набора постоянной армии в 20 тысяч человек в Германии. Проект явно из области фантастики, но о нем стало известно, и Бекингема обвинили в желании установить военную диктатуру. Оплошность, за которую ему пришлось вскоре дорого заплатить.

Впрочем, в самой Германии дела шли из рук вон плохо. Последние английские войска под началом сэра Чарльза Моргана оказались окружены армией Тилли в городе Штаде в устье Эльбы и 27 апреля 1628 года сдались на почетных условиях. Что до грандиозных планов союза против Франции, которые Бекингем вынашивал до экспедиции на остров Ре, то они рассеялись как дым. Рассеял их Ришелье, в какой-то мере благодаря аресту английского агента Уолтера Монтегю и захвату его бумаг в Лотарингии (правда, ценой нарушения международного права; но кого останавливают подобные мелочи во время войны?). Ни Лотарингия, ни Савойя пальцем не пошевелили, чтобы вступиться за гугенотов Ла-Рошели. А герцог де Роган в Лангедоке топтался на месте, не сумев объединить французских протестантов.

Непопулярность Бекингема

Если король Карл неизменно оставался верен своему другу, то английское общество считало главного адмирала виновным во всех бедах. Впрочем, сам он, видимо, ни на минуту не сомневался в правоте своих действий. Враждебность, которая окружала его со всех сторон, казалась ему плодом коварства его врагов пуритан, то есть следствием пропаганды. Он был уверен, что прав. Карл I одобрял его замыслы, и он верил, что сумеет в свое время убедить народ.

Пока же не получающие жалованья моряки проклинали его имя. Несколько мятежников добрались до Лондона и угрожали взять штурмом его дом. Чтобы отогнать их, пришлось позвать стражу. То же настроение выказала толпа, когда Бекингем ехал 16 марта 1628 года на пир, даваемый лордом-мэром Лондона: его карету освистали, и страже пришлось охранять ее, дубася недовольных. Постоянно поступали жалобы жителей прибрежных графств на принудительное размещение солдат и матросов, напоминавшее скорее оккупацию земель противником. Все это были предзнаменования печального будущего. Но в то время, весной 1628 года, Бекингем и король мечтали только об одном: спасти Ла- Рошель.

А 1 февраля в жизни Стини произошло радостное событие, которое только укрепило его уверенность в благополучном будущем: его жена родила сына, которого, как и отца, назвали Джорджем. Впоследствии он стал вторым герцогом Бекингемом и продолжателем этого рода. Разумеется, крестным отцом был король ^[76].

Чрезвычайно опасный парламент

К несчастью для планировавшейся экспедиции, в королевской казне не оставалось ни пенни. На этот раз члены Тайного совета не смогли найти никакого выхода: оставалось созвать новый парламент.

Наученный опытом двух предыдущих созывов, Карл I сомневался. Он понимал, сколь опасно будет открыть в Вестминстере общественную трибуну для критических выступлений. Он боялся этой неуправляемой ассамблеи, совсем недавно доказавшей, как трудно ее контролировать.

Вместе с тем, как ни странно, именно главный адмирал на одном из заседаний Совета стал на коленях молить государя созвать лордов и депутатов. С лордами проконсультировались, и они обещали, что против Бекингема не будет нового импичмента. И все-таки, несмотря на это, мольба герцога о созыве нового парламента обескуражила наблюдателей. Проницательный и всегда хорошо осведомленный посол Венеции Контарини написал дожу, что «члены Совета, слушая речь герцога, не знали, как все это понимать. Они предполагали, что сцена подготовлена заранее, чтобы повысить его популярность, и никто не осмелился даже рта открыть, чтобы возразить ему. Только король, вопреки обыкновению, остался безразличен к его аргументам»^{371}.