Со стороны короля и его Совета было до странности легкомысленно предполагать, что при подобных условиях парламент, еще находившийся под впечатлением августовского роспуска – ведь это произошло всего шесть месяцев назад, – проголосует за субсидии, не заставляя себя упрашивать и не теряя времени даром (как выразился король), а также не высказав никаких критических замечаний. Еще удивительнее то, что ни король, ни Совет не предвидели, какая буря надвигается на Бекингема. Разразившись несколько недель спустя, она явно застала короля, фаворита и правительство врасплох.
Недавняя катастрофа под Кадисом давала оппозиции прекрасный повод для наступления. 8 февраля сэр Джон Элиот, который начал играть роль основного противника главного адмирала, поджег фитиль: «Господа, я прошу вас посмотреть по сторонам! Вы видите, в каком ужасном положении мы находимся, какие потери мы понесли. Задумайтесь о том, что унижена честь нашей страны, что в самом начале рухнули надежды нашего прекрасного государя. Разузнайте, как проводилась подготовка к операции, как велась она сама. Поищите, в чем была ошибка и кто виноват. Наши корабли погибли, наши люди убиты врагами, причем не по воле судьбы, а из-за тех, кому мы доверились. […] Неужели нам скажут, что нас это не касается? Я утверждаю, что все, связанное с использованием субсидий, которые мы предоставили, входит в нашу компетенцию. А потому я прошу вас тщательно проверить военный бюджет и бюджет королевского дома».
Знаменательная речь. Бекингем не был упомянут – пока, – но все указывало на него. Элиот сразу же задел больное место, проникнув в самую суть предстоящих дебатов: да или нет, имеет ли право парламент требовать отчета об использовании предоставленных средств? Исторические прецеденты были неоднозначны. Великая Елизавета никогда не допускала выполнения подобных претензий, однако Яков I поступал по-разному: если он просил денег, то был готов предоставить по этому поводу любые обоснования; затем он забывал о собственных обещаниях и прикрывался «королевской прерогативой». Карлу I требование объяснений казалось покушением на его достоинство, или, как он выражался, на его честь. Поэтому он вскоре отреагировал на свой лад.
В это время вне парламента произошло событие, приведшее к ожесточенным дебатам. Французское торговое судно «Святой Петр» из Гавра, возвращение которого было обещано владельцам Бекингемом, было вновь захвачено и удерживалось в Англии под тем предлогом, что Франция отказалась вернуть суда, приведенные Пеннингтоном. Надо заметить, что отказ Франции был вполне оправдан, поскольку эти суда нанимались с единственным условием: не использовать их против Англии. Вскоре распространился слух, что французские товары, на которые также был наложен арест по приказу Совета, переданы в распоряжение главного адмирала. Этот слух был абсолютно беспочвенным, но подействовал безотказно. Английские купцы, напуганные тем, что Франция наложит ограничения на торговлю, предупредили своих депутатов в Вестминстере.
Затем, как будто еще мало было пороха в готовой взорваться бочке, Карл I дал парламенту новый повод для возмущения. На этот раз речь шла уже не об общинах, а о палате лордов. Граф Эрандел, из клана Говардов, женился вопреки воле короля на кузине Карла Елизавете Стюарт, сестре молодого герцога Леннокса. Карл пришел в ярость и велел посадить Эрандела в Тауэр как раз во время заседаний парламента, тем самым нарушив традицию, согласно которой лорды и депутаты общин во время сессии пользовались неприкосновенностью, за исключением случаев государственной измены, по делу о которой возбуждалось законное следствие. Палата лордов выразила гневный протест, но король отказался принять петицию в защиту Эрандела, и тот остался в Тауэре. Вмешательство королевы Генриетты Марии только осложнило положение. Что думал об этом Бекингем, неизвестно.
Неожиданная атака доктора Тернера
Внезапно, 11 марта, перешел в наступление малоизвестный депутат, о котором впоследствии также никто больше не упоминал, – некий доктор Тернер. Он произнес речь, в которой обвинил лично Бекингема по шести пунктам: «1. Разве герцог как главный адмирал не стал причиной развала королевского флота? 2. Разве неоправданное, неумеренное и постоянное дарение герцогу и его семье денег и земель не стало причиной истощения богатств короны и уменьшения доходов короля? 3. Разве огромное количество должностей и чинов, доверенных герцогу и его бездарным подручным, не стало причиной ухудшения управления государством? 4. Разве не стал поддержкой и помощью католикам тот факт, что мать и тесть герцога остаются папистами? 5. Разве герцог не является тем звеном, через которое продаются и покупаются королевская милость, должности и судейские полномочия, а также чины и бенефиции духовенства? 6. Разве тот факт, что герцог благоденствовал на суше в то время, как, будучи главным адмиралом, он должен был бы командовать флотом, не является причиной провала операции при Кадисе?»
Смелое заявление. Оно, без сомнения, отражало настроение многих депутатов, но вплоть до этого времени никто не осмеливался произнести вслух имя фаворита, сопроводив его столь точно сформулированными обвинениями. Конечно, 27 февраля, во время обсуждения бюджета, Элиот напомнил о том, сколь плачевно закончили свои дни Губерт де Бург и граф Суффолк, фавориты Генриха III и Ричарда II [65]. Упоминание о них задело за живое Карла I, потому что после падения обоих этих фаворитов начались гражданские войны. Однако аналогия между Губертом де Бургом и Суффолком, с одной стороны, и Бекингемом – с другой, только подразумевалась, и все тщательно избегали упоминания конкретного имени.
Как и следовало ожидать, Карл I отреагировал резко. Он созвал депутатов общин в Уайтхолле и обратился к ним с торжественной речью: «Господа, я вижу, что вы уделяете слишком много времени рассуждениям о бедах. Я предпочел бы, чтобы вы лучше постарались помочь мне выправить положение. […] Некоторые из вас (я не говорю: все) желают расследовать поведение не какого-то должностного лица, но человека, стоящего ко мне ближе всех. Было время, когда говорили: что можем мы сделать для пользы человека, которому король желает воздать почесть? Нынче же, напротив, некоторые стремятся как можно более навредить человеку, коего я выделяю из всех. […] Знайте, что герцог Бекингем во всех случаях действует согласно моему приказу. Я не могу допустить, чтобы ваша палата сомневалась в моих слугах и тем более в том из них, кто стоит ко мне ближе прочих. Потому я рассчитываю, что вы по справедливости накажете тех, кто позволил себе подобное оскорбление моего достоинства».
Несколько дней спустя Карл подвел окончательный итог своему рассуждению в еще более резкой речи: «Я хочу предостеречь вас, господа. Вы желаете настаивать на своем, но так не обращаются с королями. Королю проще перенести нападение врагов, нежели выпады собственных подданных. Помните, что в моих руках право как созывать, так и распускать парламент. Поэтому в зависимости от того, увижу ли я плоды добрые или худые, парламенты либо продолжат, либо прекратят свое существование».
Это было уже чересчур, ибо с XIII века после подписания Великой хартии парламент обеспечивал равновесие традиционной английской политики. Угрожать общинам нарушением этого равновесия светской власти было, по меньшей мере, опасно. Однако можно серьезно усомниться в том, что Бекингем хоть как-то ответствен за столь необдуманную речь короля. Напротив, он всегда старался уважать привилегии парламента и обращался как к лордам, так и к депутатам со всем почтением и уважением. Именно поэтому можно предположить, что, будь Бекингем жив, он удержал бы Карла I от тех стычек с парламентом, которые спровоцировали гражданскую войну и привели короля на эшафот, – но это уже другая история.
В любом случае, если король предполагал, будто угроза роспуска запугает таких депутатов, как Элиот, это доказывает, что он плохо знал их характер, столь же неуступчивый, как и его собственный. Осознав опасность, Бекингем попытался 30 марта сгладить впечатление, произведенное государем, и дал кое-какие объяснения по поводу кораблей, одолженных Франции. Похоже, подспудно он стремился обмануть французов, что не способствовало росту его авторитета в глазах Ришелье. Он также согласился от имени короля на создание комитета при обеих палатах для рассмотрения состояния финансов.
