Решение Бекингема передать другим лицам руководство экспедицией, на которую Англия возлагала столь большие надежды, подверглось суровой критике. Старый генерал Кромвель, переживший катастрофу армии Мансфельда, писал фавориту: «Ваша Светлость берет на себя тяжкую ответственность, отправляя флот в нынешних условиях. Говорят, что Вы не допускаете до себя опытных людей и что только Вы один в курсе происходящего в то время, как даже лорды, члены Тайного совета, пребывают в неведении. Теперь, если дело увенчается успехом, все решат, что Вы туг ни при чем, раз Вы отсутствовали, но если экспедиция обернется неудачей, все станут винить Вас за то, что Вы втянули короля в подобное предприятие, и все Ваши действия сочтут опасными для королевства»{313}.
Рассказав обо всем этом, мы не считаем необходимым подробно описывать несчастья, обрушившиеся на экспедицию, поскольку сам Бекингем в ней не участвовал. Корабли отплыли из Плимута 8 октября 1625 года, к ним в условленное время присоединились голландские суда, которые, кстати, очень хорошо проявили себя в последующих операциях. 22 октября (1 ноября, по испанскому календарю) флот достиг Кадиса. И, начиная с этого момента, тактические ошибки, бессмысленные маневры и нарушения дисциплины следовали друг за другом без перерыва. Граф Эссекс, не обращая внимания на адмирала Сесила, атаковал несколько испанских галер, стоявших на якоре в стороне от города, но дал им возможность укрыться в порту и предупредить гарнизон. 24 октября англичане овладели крепостью Пунтал, но часть кораблей отказалась принимать участие в операции. Затем Сесил намеревался перекрыть перешеек, связывающий Кадис с большой землей. Он бросил туда войска, изголодавшиеся и испытывающие жажду под суровым солнцем Андалусии. Наткнувшись на склад, в котором испанцы хранили вино, солдаты устроили дикую пьянку, а тем временем в Кадис успело войти подкрепление, и город сделался неприступен. В результате пришлось вернуться на корабли и поднять якоря.
В течение многих дней английские и голландские суда курсировали в открытом океане, все еще надеясь встретить и перехватить мексиканские галионы, – а те в это время благополучно вошли в Кадис. В середине ноября потрепанный бурями флот в плачевном состоянии вернулся в Англию. Солдаты умирали от голода. Великая надежда Карла и Бекингема рухнула столь же стремительно, как за тридцать лет до того не оправдались планы Филиппа II, пославшего Непобедимую армаду. Как справедливо предостерегал лорд Кромвель, ответственным за эти несчастья все англичане сочли фаворита{314}.
Дипломатические маневры в Гааге
Бекингем не принимал личного участия в командовании флотом (впрочем, позволительно усомниться в том, что его присутствие могло бы что-нибудь изменить), поскольку в это время он находился в Гааге, где развернулись масштабные дипломатические маневры, которые, по мысли англичан, должны были привести к сплочению грандиозного союза протестантов против Испании, Австрии и их сторонников – германских католиков. То была изощренная эквилибристика, если принять во внимание, что Англия теоретически по-прежнему оставалась союзницей Франции, которая ни за что на свете не желала выглядеть сторонницей протестантов: этого не допускали ни общество, ни сам король.
Ходу переговоров серьезно мешало обязательство, принятое Карлом I по отношению к его кузену, королю Дании Кристиану IV, еще в начале правления. Карл пообещал Кристиану ежемесячно выплачивать 30 тысяч фунтов стерлингов на содержание армии, на которую он рассчитывал в деле отвоевания Пфальца. Однако откуда было взять такие деньги после парламентской неудачи в апреле-августе?
Вдобавок посол Швеции заболел и не присутствовал на конференции. Франция официально не была представлена. Бекингем мог сколько угодно расточать свое обаяние, но он имел дело с серьезными политиками, а козырей у него не было. Кроме того, его расшитые и усыпанные бриллиантами костюмы не просто поразили, а шокировали одетых в черные платья суровых буржуа, которые составляли Генеральные штаты Соединенных провинций.
Параллельно с политическими дискуссиями Бекингем отчаянно пытался договориться с амстердамскими банкирами о займах. Речь шла даже о том, чтобы заложить драгоценные камни английской короны – сделка незаконная, поскольку король Карл не был ее владельцем и не мог распоряжаться ею без разрешения парламента, который ни за что не дал бы на это согласия. Впрочем, голландские заимодавцы прекрасно знали об этом, и ни один из них не позволил втянуть себя в столь опасное дело.
Наконец 29 ноября 1625 года было заключено соглашение (Гаагский договор) между Англией, Соединенными провинциями и Данией. Соединенные провинции брали на себя серьезные финансовые обязательства, а Бекингем – увы, согласно английскому обыкновению последних лет – дал необдуманные обещания. Никто не понимал, как ему удастся сдержать слово: о провале кадисской экспедиции было уже известно, международный престиж Карла I опустился до небывало низкого уровня.
Известен один эпизод, случившийся во время пребывания Бекингема в Гааге и весьма для него характерный. В то время умер голландский ученый по имени Эрпениус. Его вдова осталась без средств, но с богатой библиотекой. Библиотеку, в которой находилось много редких восточных рукописей, очень хотели купить иезуиты Анвера. Бекингем узнал об этом и сразу предложил вдове королевскую цену: 500 фунтов стерлингов, «сумму, превышавшую стоимость веса библиотеки в серебре». Великолепный жест мецената. Но в подходящий ли момент он был сделан?{315}После заключения Гаагского договора главный адмирал хотел было поехать в Париж, чтобы еще раз, в том же духе, что и раньше, попытаться убедить Ришелье присоединиться к антиавстрийскому и антииспанскому союзу. Но кардинал был полон решимости ни в коем случае не пускать английского фаворита снова во Францию, тем более что пункты брачного договора Генриетты Марии, касавшиеся католиков, не были выполнены, а супруга Карла I подвергалась всяческим нападкам со стороны протестантов. Было еще кое-что, о чем Ришелье умалчивал, но все наблюдатели прекрасно знали: Людовик XIII ни под каким предлогом не желал допускать до своего двора англичанина-соблазнителя. «Вы достаточно светский человек, чтобы догадаться о том, чего нельзя написать», – сообщал Лавиль-о-Клер в тайной депеше Блен- вилю{316}. Бекингем снова натолкнулся на нежелание французской стороны принимать его. Расплатиться за это вскоре пришлось Генриетте Марии.
Хочешь не хочешь, а парламент придется созывать
Одной из самых характерных психологических черт Карла I вплоть до конца его правления была верность друзьям и слугам. Бекингем был, разумеется, тому ярким, но не единственным примером. После провала операции при Кадисе командование боялось возвращаться в Англию, страшась королевского гнева (гнева, большинством из них вполне заслуженного), Карл, напротив, не прибег ни к одной санкции против них и ни в чем их не винил. Снисходительность государя скорее всего объясняется тем, что расследование причин неудачи естественным образом задело бы слишком высокие инстанции, вплоть до ближайшего окружения главного адмирала, если не его самого.
Однако общественное мнение было не столь терпимо. Вид полураздетых, умирающих от голода матросов и солдат, сходящих с поверженных, истрепанных кораблей, вызвал жалость и негодование. Было нетрудно угадать, что, если когда-нибудь созовут новый парламент, критические высказывания прозвучат открыто и со всей суровостью.
Созвать парламент… Разумеется, ни Карлу, ни Бекингему этого ни в коей мере не хотелось, учитывая горький опыт заседаний, которые пришлось поспешно прервать в августе 1625 года. Но как обойтись без него? Казна была пуста. Скудные субсидии, за которые проголосовали в июне, все еще не были получены. Введенные налоги принесли какие- то 25 тысяч фунтов стерлингов, а надо было содержать то, что осталось от армии Мансфельда, и платить деньги, неосторожно обещанные Кристиану IV Датскому. Кроме того, приходилось заново снаряжать флот – провал экспедиции против Кадиса не мешал Бекингему мечтать о реванше. Вдобавок были нужны средства для организации церемонии коронации, отложенной на несколько месяцев из-за чумы и осложнения международных отношений. Все это означало, что, хочешь не хочешь, а созывать парламент придется. Оставалось надеяться, что новый его состав окажется менее склонным к конфликтам, чем предыдущий. «Послания» о созыве были разосланы на 6 февраля 1626 года.
