Лилли, шедшая во свитѣ рядомъ съ Юліаной, старалась и въ осанкѣ, и въ походкѣ копировать гордую гоффрейлину; подъ маской, придававшей ей небывалую смѣлость, она выступала такъ непринужденно, что никому бы и въ голову не пришло, что это — подростокъ–камеръ–юнгфера, а не такая же придворная дама.

Сама Лилли съ жаднымъ любопытствомъ озиралась на мелькавшихъ мимо нихъ маскированныхъ. Въ памяти ея были еще живы святочные вечера въ тамбовской усадьбѣ Шуваловыхъ. Тамъ ряженые шумной гурьбой вваливались въ барскія хоромы съ замазанными сажей лицами, въ вывороченныхъ овчинныхъ тулупахъ, въ самодѣльныхъ личинахъ: медвѣдя съ поводаремъ, бабы–яги, журавля, индѣйскаго пѣтуха и т. п.

Здѣсь чинно и важно расхаживали, въ сверкающихъ золотомъ и алмазами, шелковыхъ и бархатныхъ одѣяніяхъ, древніе боги и богини, представители всевозможныхъ народностей всѣхъ пяти частей свѣта, причемъ то, что израсходовано было каждымъ на себя для одного этого вечера, могло бы осчастливить на весь вѣкъ цѣлое семейство деревенскихъ ряженыхъ.

Когда Лилли тихонько замѣтила объ этомъ Юліанѣ, та сдѣлала ей серіозный репримандъ: какъ это она можетъ еще вспоминать о простомъ народѣ, когда вокругъ нея сливки общества, да еще въ такихъ дивныхъ нарядахъ! Вотъ хоть бы эта Уранія…

Она указала на величавую женщину въ полупрозрачномъ голубомъ одѣяніи, усыпанномъ алмазными звѣздами, въ алмазномъ ожерельѣ и въ алмазной же діадемѣ.

— Уранія, кажется, одна изъ девяти музъ? — замѣтила Лилли.

— Ну да: богиня астрономіи.

— А кто жъ она на самомъ–то дѣлѣ?

— На самомъ дѣлѣ это — первоклассная комета на нашемъ придворномъ небосклонѣ, залетѣвшая къ намъ изъ Венеціи, графиня Рагузинская.

— Но фамилія y нея какъ–будто не итальянская?

— Рагузинская она по покойному мужу, который родомъ былъ изъ Иллиріи. Впрочемъ, и самъ онъ назывался прежде какъ–то иначе; переселившись еще при царѣ Петрѣ въ Россію, онъ переименовался въ Рагузинскаго, такъ какъ родился въ Рагузѣ. Женился онъ, когда ему было уже чуть ли не подъ семьдесятъ.

— Но сама она, кажется, еще молода?

— Да, ей и теперь не больше, какъ лѣтъ двадцать пять.

— Но какъ она рѣшилась выйти за такого Маѳусаила!

— Богатство, моя милая, несмѣтное богатство! Началъ онъ торговать, говорятъ, въ Архангельскѣ; расторговавшись, сдѣлался агентомъ многихъ иностранныхъ торговыхъ домовъ; посылался русскимъ правительствомъ съ разными порученіями за границу, а потомъ и чрезвычайнымъ посланникомъ въ Пекинъ, чтобы заключить торговый договоръ съ китайцами. За это его сдѣлали тайнымъ совѣтникомъ.

— А послѣ и графомъ?

— Нѣтъ, графскій титулъ онъ купилъ себѣ самъ на старости лѣтъ въ Венеціи, какъ купилъ тамъ и жену. Богаче ея невѣсты нѣтъ y насъ теперь во всемъ Петербургѣ. И вотъ, точно для нея, венеціанки, устраивается теперь эта венеціанская ночь… Но смотри–ка, смотри: вѣдь Пьеръ Шуваловъ все–таки здѣсь; а далъ еще знать черезъ брата, что y него случилось что–то съ ногой.

— Гдѣ же онъ?

— Да вонъ рыцарь. Дѣлаетъ, что меня не замѣчаетъ!

— Но знаетъ ли онъ, что вы — Діана?

Фрейлина не дала уже отвѣта. Принцесса и принцъ подошли къ спуску къ рѣкѣ, гдѣ стояла цѣлая флотилія шлюпокъ съ зонтиками, увѣшанными также цвѣтными фонариками.

— Какъ есть Венеція! — говорили другъ другу маскированные, размѣщаясь по шлюпкамъ.

«Венеція!» повторяла про себя и Лилли, подсаживаясь къ Юліанѣ, занявшей мѣсто рядомъ съ принцессой.

Тогдашняя Фонтанка, берега которой еще не были обложены гранитомъ, въ дѣйствительности, очень мало походила на венеціанскіе каналы, омывающіе мраморныя ступени гордыхъ палаццо. Но въ шлюпкѣ, среди богато–наряженныхъ масокъ, въ волшебномъ полусумракѣ отъ разноцвѣтныхъ фонариковъ, неизбалованной зрѣлищами Лилли невольно сдавалось, что она въ настоящей Венеціи. Когда же тутъ съ задней шлюпки, предоставленной итальянскимъ опернымъ пѣвцамъ, раздалась еще звучная баркарола, и подъ ея переливы вся флотилія выплыла изъ Фонтанки на Неву, какъ бы изъ лагунъ на морской просторъ, — иллюзія стала еще обманчивѣе. Дѣвочка безотчетно начала сама подпѣвать, такъ что Юліана должна была сдѣлать ей внушеніе.

Когда флотилія, повернувъ обратно въ Фонтанку, приближалась опять къ пристани y Лѣтаяго сада, со стоявшей y противоположнаго берега барки грянулъ сигнальный выстрѣлъ и къ сумеречному небу начали взлетать, шипя и лопаясь, ракета за ракетой: швермеры, жаворонки, римскія свѣчи; затѣмъ по обоимъ концамъ барки, съ шумомъ водопада, завертѣлись огненныя колеса, а по серединѣ загорѣлся огромный транспарантъ, представлявшій какую–то аллегорическую картину. Смысла ея Лилли, однако, такъ и не успѣла разгадать: весь Лѣтній садъ вдругъ освѣтился бенгальскими огнями, и всѣ сидѣвшіе въ шлюпкахъ поспѣшили, вслѣдъ за принцессой, сойти на берегъ.

— А вонъ и Гриша! — обрадовалась Лилли, увидѣвъ Самсонова, который въ своей ливреѣ и безъ маски стоялъ въ сторонѣ, прислонившись къ дереву.

— Какой Гриша? — спросила Юліана.

— Да мой молочный братъ, что служитъ y Шуваловыхъ.

— Можетъ быть, онъ здѣсь только со старшимъ своимъ господиномъ… Вотъ что, Лилли, пойди–ка, спроси его: дѣйствительно ли Пьеръ Шуваловъ остался дома?

— Такъ подойдемте къ нему вмѣстѣ.

— Да развѣ я могу оставить принцессу! Ты вѣдь въ маскѣ и преспокойно войдешь потомъ одна во дворецъ. Смотри только, не заболтайся съ нимъ.

— Нѣтъ, нѣтъ.

Очень довольная представившимся ей случаемъ обмѣняться опять хоть парою словъ съ товарищемъ дѣтства, съ которымъ не видѣлась съ первой встрѣчи въ Петербургѣ, Лилли подошла къ Самсонову.

— Здравствуй, Гриша!

Онъ сразу узналъ ее по голосу.

— Это вы, Лизавета Романовна? А я–то все гляжу гляжу, всѣ глаза себѣ проглядѣлъ; подъ маской и не узнать: которая вы? Мнѣ надо еще поблагодарить васъ…

— За что?

— Да за то, что не велѣли безъ пути болтаться. Я теперь вѣдь и книжки уже читаю, и съ прописей списываю, и задачки рѣшаю.

— Вотъ какъ! А кто же тебя всему этому учитъ?

— Учитъ меня мужъ ученый, Василій Кириллычъ Тредіаковскій.

И въ короткихъ словахъ онъ разсказалъ, какъ сдѣлался ученикомъ академическаго секретаря.

— А для чтенія онъ, вѣрно, даетъ тебѣ все больше свои собственныя сочиненія? — спросила съ улыбкой Лилли, которая какъ–то слышала также про непомѣрное самомнѣніе стихотворца–философа.

— Вѣстимо, не безъ того; но занятнѣе всего для меня все же двѣ рукописныя книжки: одна — лѣтописца московскаго съ царства Іоанна Васильевича Грознаго по царство тишайшаго царя Алексѣя Михайловича; другая — боярина Матвѣева въ бытность его въ Голландіи. Все мое досужное время такъ на это и уходитъ. Очнуться не успѣешь, какъ и день прошелъ.

— Вотъ видишь ли, Гриша. Я такъ уже за тебя рада! Пожалуй, Тредіаковскій возьметъ тебя потомъ еще писцомъ въ свою канцелярію.

— Тамъ, Лизавета Романовна, тоже не рай земной. Да и господинъ мой, Петръ Иванычъ, меня отъ себя не отпуститъ.

— Ахъ, да, кстати, Гриша; хорошо, что про него напомнилъ. Гдѣ онъ теперь: здѣсь тоже или дома?

— Дома: лежитъ въ растяжку на диванѣ съ перевязанной ногой.

— Ей–Богу?

Самсоновъ перекрестился.

— Вотъ вамъ крестъ. А что?

— Да намъ попался тутъ между маскированными тоже какой–то рыцарь…

Самсоновъ усмѣхнулся.

— Ты чего ухмыляешься, Гриша? Вѣрно знаешь, кто онъ такой?

— Можетъ, и знаю.

— Скажи! ну, скажи!

— А вы никому не перескажете?

— Никому, кромѣ баронессы Менгденъ.

— Въ такомъ разѣ, простите, не смѣю сказать.

Любопытство дѣвочки было сильно возбуждено.

— И мнѣ одной не скажешь?

— Вамъ одной?.. Побожитесь тоже.

— А безъ того ты мнѣ не вѣришь?

— Вѣрю, вѣрю. Это, изволите видѣть, одинъ давнишній другъ и пріятель господъ Шуваловыхъ, Воронцовъ Михайло Ларивонычъ. Герцогъ за что–то выслалъ его изъ Питера, а онъ тайкомъ, вишь, сюда пожаловалъ, чтобы побывать тоже на этомъ маскарадѣ. Петръ Иванычъ и одолжилъ ему свое собственное рыцарское платье.