— Я не коммунист, — говорил он, возвращаясь к обстоятельствам, при которых ему пришлось покинуть Америку. — Я совершенно не занимаюсь политикой. Но они хотели, чтобы я ненавидел коммунизм. Все дело в том, что я не могу ненавидеть коммунизм. Почему я должен его ненавидеть? Как знать, может быть, коммунизм в состоянии разрешить многие проблемы в мире! В конце концов, в Советском Союзе сделано много замечательного…

— Мой дед был сапожником, — сказал Чаплин, явно гордясь своим пролетарским происхождением. — Он делал башмаки. Очень хорошие башмаки, могу вас заверить. Дед гордился, когда ему удавалось сшить хорошую пару. Сознание того, что он сделал что-то стоящее, вызывало у него чувство удовлетворения. Рабочий, превращенный на заводе Форда в придаток машины, никогда не узнает этого чувства. Пусть мой дед был простым сапожником, но у него было человеческое достоинство…»

В речи, произнесенной 7 февраля 1955 года по случаю 143-й годовщины со дня рождения Чарльза Диккенса, он заявил: «Отважусь утверждать, что, будь Диккенс жив сейчас, он стал бы критиком современной эпохи, он был бы критиком нашей западной демократии, которая, по моему скромному мнению, отнюдь не лишена лицемерия и двуличия, которая, говоря о мире, в то же время усиливает гонку вооружений… Он был бы противником холодной войны».

Чаплин публично и резко критиковал «американский образ жизни» также за то, что постоянно видел в нем проявление дискриминации и нетерпимости.

На протяжении многих лет государственный департамент США не выпускал за пределы страны Пола Робсона. Чаплин подал свой справедливый голос в защиту этого популярнейшего негритянского певца и артиста, пламенного борца за мир: «Отказывать такому великому артисту, как Пол Робсон, в праве отдавать свой талант всему миру — это значит разрушать самое основание нашей культуры и нашей цивилизации. Это значит отвергать все принципы демократии и свободы и следовать по пути наихудшей тирании».

Известный прогрессивный американский художник Рокуэлл Кент почти столько же времени, что и Робсон, был лишен возможности выезда за границу. Чаплин снова выступил с резким протестом:

«Естественное право каждого свободного человека путешествовать все чаще и чаще нарушается беззастенчивыми отказами в выдаче паспортов. Создавшееся положение вызывает большую тревогу. Сегодня каждый американец, сознает он это или нет, фактически является заключенным с кандалами на ногах. В любую минуту его могут одернуть, как только он в чем-либо осмелится не согласиться с теми политиками, которые сейчас находятся у власти.

…Такие всемирно известные художники, как Пол Робсон и Рокуэлл Кент, чье искусство составляет славу Америки и содействует укреплению взаимопонимания между Америкой и Европой, скованы по рукам и ногам цепями злонамеренной и опасной политики.

…Я выступаю не только в защиту американских художников и артистов, закованных в цепи, но и в защиту каждого американца, элементарные политические права которого подвергаются непосредственной угрозе».

Эти слова Чаплина, как и другие его политические выступления, были очень своевременны. Даже такой реакционный американский журнал, как знаменитый тогда «Лук», вынужден был признать в апреле 1956 года, что США в настоящее время переживают «глубокий кризис в области прав, политики и морали».

Свои взгляды Чаплин развивал и в приветствии Джону Говарду Лоусону, посланном им в связи с исполнившимся в 1956 году 40-летием литературной и общественно-политической деятельности этого крупного представителя американской культуры, который был за свои убеждения посажен в тюрьму. «В эти дни спровоцированной истерии, — писал Чаплин, — очень важно, чтобы люди искусства и науки объединились против политических сил, требующих установления полицейской системы, которая грозит превратить США в государство, населенное осведомителями».

Учитывая приведенные выше высказывания Чаплина, никак нельзя признать случайным замысел его очередного фильма — «Король в Нью-Йорке» (1957).

Он отнюдь не был навеян одними только личными обидами, предвзятым «антиамериканизмом», как попытались расценить картину враги комедиографа с целью снизить ее общественно-политическое значение. Для чаплиновского искусства это был глубоко закономерный и органичный фильм как по форме, так и по содержанию. Он продолжал традиции Чаплиниады самим своим жанром эксцентрической комедии-памфлета, с присущими этому жанру условными реализмом, гротеском, символичностью. Своей открытой сатиричностью фильм возрождал наиболее выразительные особенности чаплиновской эпопеи.

Выбор Чаплином объекта сатиры для своего нового фильма был полностью обусловлен развитием событий в послевоенной Америке. Английский писатель Дж.-Б. Пристли писал в газете «Санди диспетч» 28 июля 1957 года: «Король в Нью-Йорке» стоит в одном ряду с фильмами «Новые времена» и «Великий диктатор». Эта картина не менее значительна и почти представляет собой третью часть трилогии. На этот раз Чаплин избрал для критики и сатиры наиболее нелепые стороны пресловутого американского образа жизни… Он превратил свой фильм в социальную сатиру и пронизал его критикой, не утратив вместе с тем поразительной способности заставлять людей смеяться».

Действительно, «героем» произведения предстали прежде всего новейшие времена американского империализма. Главному же действующему лицу фильма фактически отведена роль стороннего наблюдателя. Он носит иноземное имя Шэдов (производное от английского слова «shadow» — «тень», «призрак») и не подходящий для него титул короля. Он бежит из несуществующей страны Эстровии не то как тиран, спасающийся от народного гнева, не то как жертва злонамеренных козней министров, воспротивившихся его человеколюбивым намерениям обратить атомную энергию на мирные цели. Чаплин, хотя и не вернулся здесь к стилизованной маске (король облачен в безукоризненно сшитый современный костюм, и лишь каракулевая шапка на голове говорит о его чужеродной национальности), тем не менее создал самый условный из всех своих образов.

Королевский титул героя, пожалуй, легко мог бы быть заменен любым другим, ибо придуман всего лишь для придания сюжету большей комедийности. Уже в первых кадрах фильма у зрителя возникало двойственное отношение к образу главного персонажа. Причины бегства короля в Америку объяснены весьма противоречиво. В дальнейшем двойственное отношение к герою поддерживалось контрастным несоответствием между его общественным положением и человеческим характером, пока зритель не начинал видеть в этом «монархе» просто человека— по-детски неискушенного и не приспособленного к жизни, обаятельного своей непосредственностью и неиспорченностью ума, способного на большую любовь, привязанность, дружбу, самопожертвование. Одним словом, некое подобие «маленького человека» Чарли.

Автор по-комедийному весело расправлялся с «королевским» достоинством своего персонажа. С его человеческим достоинством драматически расправилась американская действительность. Прологом к этой драме служила сцена снятия отпечатков пальцев у короля, искренне верящего в «свободную и добросердечную» Америку. Чтобы доподлинно узнать лицо этого оплота капитализма, герой вынужден был пройти затем через несколько кругов современного ада.

О первом круге — политическом режиме— он мог получить некоторое представление сразу же, едва ступив на американскую землю. Этот круг замкнется только в финале картины, когда против короля ополчится комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Как самый главный, этот круг обрамлял собой повествование, придавая ему завершенность.

Со вторым кругом — культурой— герой знакомился, когда отправлялся бродить по Нью-Йорку.

…Бродвей. Тысячеглазым прямоугольником устремлен вверх небоскреб. Скачет, слепит, оглушает реклама. Как пчелы в улье, снуют на улицах люди с сосредоточенными, неулыбающимися лицами. Сквозь шум, пронзительный вой сирен полицейских машин и музыку из репродукторов над вечерней сутолокой разносятся слова песенки: «Когда я думаю о миллионе долларов, у меня выступают слезы на глазах…»