Офицер Левандовски предложил мне пепси. Я отказалась, он открыл банку для себя и сел за большой металлический стол. Судя по семейным фотографиям, расставленным на нем, стол не принадлежал Левандовски, потому что ни один человек на снимках даже отдаленно не был похож на него.

Когда я позвонила и попросила о встрече, офицер Левандовски был очень недоволен и заявил, что у него есть дела поважнее, чем вспоминать закрытое дело месячной давности о каком-то малоизвестном рокере. Когда я упомянула, что работаю в национальном издании, его отношение изменилось.

– Мое имя будет в журнале? – спросил офицер Левандовски.

– Конечно, – заверила его я, забыв добавить, что ни работы, ни статьи больше не существует.

Когда я вошла, дело уже лежало на столе, не принадлежащем Левандовски. Еще не открыв его, он по буквам продиктовал мне свое имя.

– Многие произносят на конце «й», а его там нет, – уточнил он.

Я поняла, что он собой представляет, как только увидела его, – он из тех людей, которые обожают демонстрировать свою власть на работе, потому что нигде больше этого сделать не могут. Наверняка жена командует им, дети не слушаются, а собака писает на ковер, но здесь, за большим столом и с большим пистолетом на поясе, он был королем.

Шестьдесят секунд он перелистывал страницы дела.

– Хорошо, спрашивайте, – сказал он наконец.

Чтобы все выглядело как обычно, я стала расспрашивать его о подробностях той ночи. И постепенно подошла к тому вопросу, ради которого пришла сюда.

– А что свидетель?

Левандовски заглянул в бумаги.

– Люсьен.

Он произнес имя как-то по-китайски: Люсь-Ин.

– Я думаю, оно произносится Люсьен, – поправила я его. – Расскажите, пожалуйста, как он выглядел. Все, что помните.

Он засунул палец за ремень кобуры.

– У него была борода. Здоровая, как у лесоруба.

Я постаралась скрыть страшное разочарование. Пол мог отрастить крылья с таким же успехом, как и бороду. Я видела его за час до этого, и он был чисто выбрит. Но я убедила себя, что борода могла быть фальшивой. Конечно, это ужасная глупость, но вполне в стиле Пола.

– Он был высокий или низкий?

– Не припомню.

– Худой или толстый?

– Трудно сказать. На нем был свитер. Скорее худой.

– А какой свитер?

Левандовски засмеялся, будто никогда в жизни не слышал такого глупого вопроса.

– Какой-то темный.

Когда я обнаружила Пола на крыльце, на нем был черный свитер.

– У него был длинный нос?

– Мисс, у меня были заботы поважнее, чем разглядывать его нос.

– А волосы? Темные и вьющиеся? Они падали ему на лицо?

Левандовски грыз пластмассовый колпачок шариковой ручки. При этом он так обнажал зубы, что делался похожим на голодного ирландского сеттера.

– Вот как раз это я помню. – Он направил на меня ручку. – Парень был абсолютно лысым. Ни волосинки на голове. Я помню, что подумал: «Ну и шутник. Столько волос на лице, и ничего не оставил на голову». – Он засмеялся. – Как сейчас вижу его башку. Очень похожа на бильярдный шар.

Сначала у меня опустились руки. Наверное, я все-таки, ошиблась. Наверное, Пол и Вилл Люсьен совсем разные люди.

Воспоминания о той ночи были смутными. Не кино, а скорее фотографии. Я мысленно перебрала их. Пол на крыльце. Пол просовывает мою руку себе под рубашку. Пол надо мной в постели. Пол не дает мне снять с него дурацкую оранжевую шляпу.

– В чем дело? Неудачная стрижка? – шучу я.

– Что-то вроде того, – отвечает он.

Я ворвалась к Вере и Майклу, рывком распахнув входную дверь, уверенная, что теперь мне удастся убедить Майкла, а Вера просто умрет на месте. Майкл сидел на диване перед телевизором с пультом в руках. Фендер лежал у его ног. Вера направлялась из кухни в гостиную с деревянной салатной миской в руках.

– Майкл, я… – только и успела произнести я. Он набросился на меня, как стервятник на труп.

– Все на улице, – сказал он, выволакивая меня из квартиры.

Вера с недоумением смотрела на нас.

– Это про твой рождественский подарок, – объяснил ей Майкл.

Он протащил меня до конца квартала, и там мы остановились у пустой баскетбольной площадки.

– Ты совсем с ума сошла! – крикнул он, повернувшись ко мне спиной и прижавшись к металлической сетке ограды. Он тяжело дышал и так сильно прижимал голову к сетке, что я подумала, что у него на лбу останется ее отпечаток.

– Я только что из полицейского участка, – сказала я. – Ты не поверишь, но тот офицер, который дежурил ночью, когда…

– Боже мой, Элиза! – Майкл круто повернулся ко мне. Отпечатка сетки не было, только краснота. Его трясло. – Надеюсь, ты не рассказала в полиции о своей теории? Или?…

– Я ничего им не сказала. Я просто спрашивала.

– Кому еще ты об этом рассказала?

– Никому. Перестань орать на меня. Вилл Люсьен был лысым.

– Что?

– И Пол тоже в ту ночь. Ну, я почти уверена, что так. Он ни за что не хотел снимать шляпу. Даже во время секса.

Майкл закатил глаза и начал нервно вышагивать вдоль ограды.

– Послушай, я нашла сайт в Интернете, – сказала я. – Он, наверное, для юристов и всяких компаний, которые проверяют сотрудников. Не важно. Главное, что за сорок баксов они могут выяснить все о человеке, если у них есть его имя и дата рождения.

Майкл перестал ходить.

– И что?

– Это занимает всего двадцать четыре часа. Я буду все знать о Вилле Люсьене завтра к полудню. И если окажется, что он родился в Питсбурге в тысяча девятьсот семьдесят втором году, ты наконец поверишь мне?

Я следила за его лицом.

И тут я поняла. И открыла рот.

– Что? – нервно спросил Майкл.

Я все время ждала, что он как-то среагирует – кивнет, вздрогнет, состроит гримасу, сделает что-нибудь, чтобы я поняла, что он принимает мои слова всерьез. Но увидела совсем другое.

Не лицо человека, пытающегося понять, где правда. У него было лицо человека, знающего, где правда, но не решающегося рассказать о ней.

– Ах ты… – Я не знала, смеяться мне, или плакать, или лягнуть его в коленную чашечку, и остановилась на чем-то среднем между первым и вторым.

– Ты все это время знал, да?

Он всем телом прислонился к проволочной изгороди, и она прогнулась и спружинила под его телом.

– Майкл, это ведь моя жизнь! Ты должен все рассказать мне!

– Господи, Элиза, это еще и моя жизнь! – Он с силой потер лицо и постарался дышать нормально. – Я прошу тебя просто подождать несколько дней. И не задавать вопросов. Неужели нельзя чуть-чуть подождать?

Я боялась волновать его еще больше. И боялась, что умру, если не сделаю еще одну попытку.

– Я клянусь жизнью, что не буду пытаться увидеться с ним или поговорить, если он этого не хочет. Я не буду спрашивать, где, как и почему, и ничего никому никогда не скажу. Мне просто надо знать. Мне надо услышать, как ты это говоришь. Он жив?

Майкл огляделся по сторонам, подобрал с земли камень и с ожесточением запустил его вдоль тротуара.

– И никакой полиции, – сказал он.

Я перекрестилась, и слезы потекли потоком, потому что я знала, что он сейчас скажет.

– Да, – вздохнул Майкл, – он жив.

Фонари в Томпинкс-Сквер-парке были похожи на свечи. Майкл был уверен, что они излучают тепло. На улице было около нуля градусов, но стоя в их свете, они с Верой расстегнули куртки и не мерзли.

Этим утром Майкл говорил с Полом. В полдень он позвонил Элизе и назначил ей встречу у фонтана в восемь.

– В восемь? – заскулила она. – Так нескоро! А нельзя встретиться сейчас?

– Сначала мне надо кое-что сделать.

Без десяти восемь они с Верой увидели, как она идет к ним по Девятой улице стремительной урбанистической походкой, характерной для всех обитателей Манхэттена.

Элиза не ожидала увидеть здесь Веру. Она недоуменно переводила глаза с нее на Майкла и обратно.

– Ты тоже знала?