– Ты не понимаешь, – сказала я, решив все-таки взять слона, – когда-нибудь он будет благодарить меня за то, что я его спасла.

– Звучит жалко. И очень самодовольно.

– Не может быть ничего самодовольного в том, что я жертвую своим счастьем для того, чтобы Пол мог осуществить свою мечту.

– А это еще более печально. И потом, ты уверена, что это его мечта, а не твоя?

– Мне больше нравится, когда ты молчишь или напеваешь без слов. Но если ты можешь предложить другой выход, я тебя внимательно слушаю.

– Подумай вот о чем. Они уезжают через три дня. Даже Пол понимает, что отказаться от турне уже невозможно. Пусть он уедет, зная правду. Иначе может оказаться слишком поздно.

– Почему ты так хочешь, чтобы я помирилась с Полом?

Он не отрывал глаз от доски и говорил, обращаясь к своему ферзю:

– Ты удивишься, но ты мне не безразлична. Я просто думаю, что ты будешь жалеть, если не скажешь ему сейчас.

– Как только он уедет, я перееду обратно в нашу квартиру.

– Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Дело не в этом. Но до июля четыре месяца. За это время многое может случиться. Многое.

Слова Лоринга произвели на меня впечатление. Я представила себя седой и старой, в маленькой сырой квартирке, слушающей мягкий рок по древнему приемнику. Диджей будет ставить «Wildfire», «Seasons in the Sun» и «Superstar», a я буду с тоской вспоминать Пола Хадсона, гадать, где он сейчас, и говорить себе, что все могло бы быть по-другому, если бы не моя проклятая трусость.

Я выдвинула одну из пешек на две клеточки вперед, а Лоринг пошел ферзем.

– Шах и мат, – сказал он.

На следующее утро я позвонила Полу рано утром. У него был непроснувшийся и враждебный голос.

– Что тебе надо?

– Мне надо поговорить с тобой. Можно я зайду после работы?

– Лучше не надо.

– Это очень валено.

Я слышала его дыхание.

– Приходи часам к семи, – сказал он наконец и повесил трубку.

Поезд, как всегда на линии «F», еле тащился. Было немного большее семи, когда я добралась до нашего дома и бегом поднялась по ступеням, думая о том, слышит ли мои шаги Пол, как я всегда слышала его.

На четвертом этаже я замерла перед окровавленной дверью, которая сейчас выглядела странной и чужой.

Пол стоял на кухне, когда я вошла. Он был без рубашки, волосы казались грязными, а глаза воспаленными. Он взял со стола пачку «Американ Спирит» – не тот сорт, который он курил обычно, – и щелкнул по ней несколько раз, пока не выскочила сигарета.

Он достал ее зубами и закурил. Когда я приблизилась, он выдохнул дым мне в лицо.

– Ну? – спросил он. – Ради чего такого важного ты спустилась к нам из своего пентхауса?

Его враждебность была едкой, как дым, но я не стала спорить. Я заслужила это.

– Я понимаю, что ты расстроен, и не виню тебя за это. – Я помахала рукой, разгоняя табачный дым. – Лоринг прав, мне надо было рассказать все честно с самого начала и…

– Не называй это имя в моем доме.

Но у меня больше не было возможности произнести имя Лоринга или еще что-нибудь. Время остановилось, и последние полтора года моей жизни рассыпались в прах, когда я увидела голую по пояс Аманду Странк, гордо выплывающую из спальни Пола.

– Я не один, как видишь, – сказал мне Пол. – Можно побыстрее?

На секунду мне показалось, что я читаю в его глазах: «Я делаю себе еще больнее, чем тебе». Но потом Аманда прижалась к нему сзади и неторопливо провела руками по его голой груди.

– На чем мы остановились, когда нас так грубо прервали?

Он просиял своей хамоватой улыбкой, повернулся и пошел за ней в спальню, даже не оглянувшись.

Когда Лоринг пришел домой, я лежала в постели, закутавшись в одеяло, и пыталась представить себе, как выглядело бы счастье, если бы оно было материально. Рассмотрев все возможности, я пришла к выводу, что счастье было бы неэластичным предметом странной формы, похожим на большой кусок лавы или руды. Несомненно, что по своей природе и по самой сущности оно тонуло бы в любой жидкой среде. В этом я была уверена. Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах счастье не могло бы держаться на поверхности.

Я слышала, как на кухне Лоринг налил воду и включил чайник. Потом он, наверное, заметил свет в моей комнате. Он погасил его, проходя мимо выключателя, но через секунду включил опять и просунул голову в дверь.

– Извини, – сказал он, – я не знал, что ты здесь.

Я попыталась спрятать лицо. Лоринг знал, что я должна была встретиться с Полом. Он с одного взгляда поймет, что что-то получилось не так.

Он присел на край кровати и наклонил голову, чтобы его глаза были на одном уровне с моими.

– Ты сказала ему?

– У меня не было возможности, – ответила я, отщипывая кусочки от зажатой в кулаке истерзанной салфетки.

– Почему?

– Скажем так, он наглел мне замену.

Лоринг снял клочок салфетки с моей подушки и отбросил его, и я смотрела, как он медленно падает на пол.

– Это он тебе сказал, что нашел замену?

– Он ничего не сказал. Не было необходимости. Нетрудно догадаться, если у него из спальни выходит полуголая баба.

Лоринг почесал висок и выругался.

– Подожди, дальше еще интересней. Это была Аманда Странк.

– Аманда Странк? – Лоринг потряс головой и пробормотал что-то о том, что Пол идиот, но потом заметил мою реакцию.

– Извини. Просто Аманда Странк – это предел всего.

По квартире требовательно разнеслись громкие звуки губной гармоники. У Лоринга был самый дурацкий чайник в мире – когда вода достигала точки кипения, он не свистел, а изображал Боба Дилана, разминающегося перед концертом.

– Погоди, – сказал Лоринг и пошел на кухню. Он вернулся секунды через три и без чая.

– Жаль, что ты не видел, как он смотрел на меня, Лоринг. Он меня ненавидит.

Лоринг опустился на пол рядом с кроватью.

– Он не ненавидит тебя. Он ведь знал, что ты должна прийти? Он просто хотел причинить тебе боль.

Я покачала головой. Все было совсем не так просто. Я вспомнила слова Дуга: «Скажи мне, что ты слушаешь, и я скажу тебе, кто ты». Мой вариант звучал иначе: «Скажи мне, с кем ты спишь, и я скажу, кто ты».

Дешевка.

– Каков выбор, таков и человек, – сказала я.

– Это не так, Элиза. – Лоринг водил пальцем по простыне, будто что-то писал. – Нельзя судить о человеке только по его действиям. Иногда действие – это просто противодействие.

Иными словами, он деликатно намекал, что это я во всем виновата.

А у меня перед глазами все время стояла полуголая Аманда: хирургически-идеальная грудь, темно-розовая помада, будто специально размазанная, длинные ногти, оставляющие следы на груди Пола.

Я несколько раз моргнула, чтобы прогнать видение, а когда не получилось, попробовала отвлечься и стала смотреть в глаза Лоринга. В них были теплота и сочувствие, и мне хотелось спрятаться в них, свернувшись клубком.

Лоринг с трудом сглотнул и явно чувствовал себя неловко, но не отводил глаз, и я потянулась к его лицу, как птенец за кормом к матери. Кончик моего носа коснулся его, и я немного повернула голову, но когда наши губы почти встретились, Лоринг вздрогнул, как от боли, и у него стало такое лицо, словно он ударил себе молотком по пальцу.

– В чем дело? – спросила я. – Я думала, ты этого хочешь.

Его передернуло.

– Элиза, ты мне нравишься. Очень. Но я не хочу быть куклой в игре для двоих, в которую играете вы с Полом. – Он встал и поцеловал меня в лоб. – Постарайся поспать.

Я закрыла глаза и слушала, как прошуршал ковер у него под ногами, когда он выходил из комнаты. Чая он так и не выпил.

Он пошел в ванную и принимал душ минут восемь.

Пол уехал. И не просто физически. Все, чем он был для меня, все, что значили для меня его жизнь, талант и любовь, все стало так же далеко, как он сам.