– Это как раз то, о чем я говорю. Я целый месяц уговаривала его сделать клип. И в конце концов он согласился только на съемку живого концерта.

– Может быть, мне было легче, потому что я вырос в этом мире, но мне кажется, Пол относится к своей работе слишком серьезно. Мы ведь не ищем лекарство от рака. И не ведем переговоры о мире на Ближнем Востоке, правильно? Господи, это просто рок-н-ролл.

У меня отвалилась челюсть.

– Ой-ой-ой, – сказал Лоринг, – теперь она не будет меня уважать.

– Ты уверен, что ты сын Дуга Блэкмана? Я не верю, что его сын может сказать «это просто рок-н-ролл».

Лоринг рассмеялся.

– Ты не согласна?

– Я не согласна, когда так низко оценивают роль искусства. «День, когда я стал призраком» изменила мою жизнь. Ты понимаешь, как это важно? Что короткая глупая песня может изменить судьбу человека? Моя жизнь была бы совсем другой, менее интересной, менее… все, если бы не сила музыки, которую ты только что назвал просто рок-н-роллом.

Он продолжал смеяться.

– Ответь мне, – возмутилась я, – разве ты не веришь, что то, что ты делаешь, имеет огромную, неизмеримую ценность?!

Возможно. А возможно, и нет. Я просто хочу сказать, что клип – еще не конец света. И если честно, то я хочу, чтобы мои песни играли на радио. И мои клипы показывали по телевизору. И я хочу, чтобы записи покупали. И я не вижу в этом ничего плохого. – Пол тоже этого хочет. Но не ценой самоуважения.

– Он похож в этом на моего отца. Но, к счастью за отцом – все его прошлое. А за Полом ничего нет Пока нет, во всяком случае. Я думаю, ты и сама понимаешь, что он очень далеко пойдет, если сейчас поведет себя правильно.

– Вести себя правильно запрещает его религия.

Мы оба замолчали. Лоринг доедал свой бублик, а я листала блокнот.

– Вопрос, – сказала я наконец. – У тебя когда-нибудь была настоящая работа?

– В смысле, не такая халява, как сейчас?

Я хихикнула.

– Извини. Я хотела спросить, тебе приходилось работать, чтобы жить?

– Если ты про деньги, то нет. Но мне приходилось чистить конюшни, когда я был ребенком.

Ответ прозвучал как-то робко, и мне показалось, что он стесняется своего положения.

– Можно я задам тебе вопрос? – спросила я.

– Почему ты все время спрашиваешь?

– Я таким образом предупреждаю, что вопрос может показаться нескромным.

– Ты уже обыскала мой дом. Неужели что-то еще менее скромное?

– Почему ты стесняешься быть тем, кто ты есть?

Долгая пауза.

– Я думаю, одна причина в том, что мне много доставалось за мою фамилию. Рецензия в твоем журнале – как раз характерный пример. Пойми меня правильно. Я горжусь своим отцом. Но меня никто и никогда не воспринимал отдельно от него. Когда говорят о моей карьере, всегда вспоминают его имя. И заметь, наоборот не бывает никогда. Ирония в том, что я стал музыкантом совсем не из-за Дуга Блэкмана.

Он протянул мне законченную работу. Это был робот, который выглядел так, будто был только что из магазина.

– Похоже, у тебя большая практика, – сказала я, сравнивая со своей постройкой, которая оказалась просто ярко раскрашенной коробкой. – Если, не из-за Дуга, то почему?

– Тысяча девятьсот восемьдесят второй год, октябрь. «Клэш» и «Ху» на стадионе Ши. Представь, как это подействовало на девятилетнего мальчика.

– Видишь? Об этом я и говорила! В этом сила музыки!

Он улыбнулся.

– Разве твой отец не гордится тобой?

– Честно? Не для печати? По-моему, он сильно разочарован тем, что я выбрал этот путь. Он и мне часто говорил, что я «слишком умен, чтобы стать музыкантом», но иногда мне кажется, что на самом деле он хотел сказать «в тебе этого нет».

– Чего нет?

– Этого. Того, что есть в нем и в Поле. Непреодолимая, физическая потребность создавать музыку. Такая, что без этого невозможно жить.

– Он очень хвалил тебя, когда я говорила с ним. Лоринг, кажется, удивился этому.

– Вот типичный пример того, о чем я говорю. В старших классах я занимался бегом. Я пробегал милю быстрее всех в школе и в районе, и отец восхищался этим так, будто я бил мировые рекорды. Но он ни разу не потрепал меня по плечу и не сказал: «Поздравляю с отличным альбомом, сынок».

– С каким временем?

– Что?

– С каким временем ты пробегал милю?

– Не помню.

– Наверняка помнишь. Скажи.

– Кажется, лучшее время было четыре минуты и одиннадцать секунд.

– Четыре одиннадцать? С ума сойти. Я бегаю шесть раз в неделю, и девять минут – мой лучший результат. А сейчас как?

– Наверное, смогу пробежать за четыре пятьдесят пять, но потом сразу умру.

– Ну и какие у тебя творческие планы? Писать? Записывать? Участвовать в Олимпийских играх?

– В январе у меня будет две недели концертов вместо тех, которые отменили из-за одиннадцатого сентября. Наверное, запишу саундтрек к одному фильму. А вообще я планирую оставить себе побольше свободного времени. Побыть с детьми и заняться личной жизнью.

Я начала складывать на поднос тарелки и смятые салфетки.

– Мы закончили? – спросил Лоринг почти разочарованно.

Я сняла свитер, сложила его, как научил Пол, и положила на диван.

– У тебя есть пожелания? Может, какая-нибудь цензура?

Он задумался.

– Вообще-то я никогда не мог понять, зачем писать о том, что на мне было надето и как я выглядел. Было бы здорово, если бы появилась статья без всей этой чуши. Да, и не пиши о душе с тремя головками – он уже был здесь, когда я въехал.

Обложку январского номера «Соники» украшала фотография Лоринга Блэкмана, который, прислонясь к спинке, сидел на своей кровати с застенчивонеотразимой улыбкой на лице. Рядом был напечатан анонс статьи: «Самый завидный холостяк в мире рок-н-ролла: "Я просто хочу любить"».

Сама статья состояла из набора несвязных, выдернутых из контекста цитат, из которых явствовало, что Лоринг – патологически красивый и угрюмый ипохондрик с разбитым сердцем и сильным эдиповым комплексом.

В статье, которую писала я, не было ни одного упоминания о его одежде, внешности или знаменитом отце. Люси немедленно заметила, что тема Дуга начисто отсутствует, и вызвала меня к себе.

– Что это за подхалимская херня?

Мне захотелось стать невидимой.

А еще лучше, чтобы совсем исчезла Люси.

– Простите? – пробормотала я.

– Ты хочешь, чтобы я поверила, что во время интервью вы не говорили о Дуге?

– Мы говорили, но…

– Тогда и напиши об этом. Его отец – король. Нельзя писать о принце, не упоминая короля. И потом, люди захотят знать, во что он был одет.

Я не смогла выговорить «нет», тем более «отвяжись и сгинь». Но мне все-таки удалось отрицательно покачать головой.

– Упоминания о Дуге нарушат концептуальную цельность статьи.

Люси изобразила презрительную усмешку.

– Ты, похоже, думаешь, что работаешь в «Уоллстрит джорнал»?

Я молила Бога и своих умерших родителей, и покойного Джима Моррисона только о том, чтобы не расплакаться на глазах у Люси. Если эта сука увидит мои слезы, можно попрощаться с остатками самоуважения.

– Лоринг поверил мне, – сказала я наконец. – И потом, неужели вы думаете, что хоть один читатель нашего журнала и так не знает, кто его отец? Неужели нельзя хотя бы один раз дать ему возможность отвечать за себя самому? Особенно если вспомнить нашу несправедливую прошлогоднюю рецензию, это как раз хороший шанс помириться. Пожалуйста!

– Наша работа совсем не в том состоит, чтобы делать этим людям приятное, Элиза.

Люси сказала, что, если я не внесу изменений в статью, мне придется отдать все материалы ей и она напишет ее сама.

– Я понимаю, что он очень хорош, но, может, все-таки не стоит терять из-за него работу?

Я зашла в свой кабинет. Собрала все материалы и отнесла их Люси.

– Только не упоминайте в статье моего имени, – сказала я ей.

Лоринг три раза набирал ее номер, перед тем как решился нажать на кнопку вызова. И хотя он точно знал, кто снимет трубку, все-таки вздрогнул, когда услышал голос Элизы.