Во время короткой паузы Таб наклонился к Лорингу.
– Послушай, Лори, у тебя и здесь есть поклонницы.
Его откровенно разглядывали три девушки, сидящие за соседним столиком. Он наклонил голову и уставился на стол, размышляя о том, из чего он сделан – из сосны или из клена. Вскоре он почувствовал, что его трогают за плечо.
Девушка номер один попросила автограф, и Лоринг его дал. Девушка номер два спросила, не купит ли он ей чего-нибудь выпить, и он отказался. Самая высокая из них, девушка номер три, которой, похоже, еще не было семнадцати, засунула руку в его карман и попыталась ухватиться за член.
Он чувствовал себя дичью, на которую направлены прожекторы, и, наверное, примерно так и выглядел, потому что Элиза встала и сказала: «Давай выбираться отсюда», когда началась последняя песня.
За сценой на полу сидела миниатюрная девушка и красила ногти на ногах. Элиза назвала ее Квинни, и Лоринг пожал ей руку.
– Да, ну ты и правда красавчик, – оценила его Квинни.
Обычно после таких комментариев он поспешно выходил в ближайшую дверь, но на этот раз комплимент был сказан таким непочтительным и ироничным тоном, что, похоже, девушка просто дразнила его. К тому же фраза подразумевала, что ей уже говорили, что он красавчик. И Лоринг надеялся, что об этом ей сообщила Элиза, хотя и сильно в этом сомневался.
Он присел на край кушетки и прислушался к голосу Пола, доносящемуся через стену.
– Черт, он правда очень хорош.
Элиза кивнула, и даже самый бесчувственный человек понял бы, как она обожает этого парня.
Она шлепнулась на кушетку рядом с Лорингом, и ее колено коснулось его ноги.
– Ты знал его раньше меня. Выдай грязные подробности.
Лоринг засмеялся:
– Расскажу историю, которую запомнил. Я как раз собирался жениться, а Пол тогда убеждал меня, цитирую, что «брак – это институт, созданный специально для дебилов и евнухов». Похоже, ты оказала на него положительное влияние.
– Ну, я ему напомню, когда придет.
– Что ты мне напомнишь? – Пол вошел в комнату и повесил мокрое от пота полотенце ей на шею.
– А плюс В равняется С, – ответила она, обнимая его так, чтобы коснуться всего его тела сразу. – Если брак для дебилов и евнухов, а ты определенно не евнух, значит, ты – дебил.
– Постой… – Пол сел на ручку кушетки. – Официантка из «Имперос Лаундж» заплатила мне, чтобы я ему это сказал. Они там все были влюблены в Сэма и если бы я смог его отговорить, получил бы сто баксов.
Комната начала наполняться людьми. К Полу подошел какой-то человек из звукозаписывающей компании и увел его общаться с местным концертным промоутером, но сначала поблагодарил Лоринга за появление на концерте и сказал, что надо как-нибудь пообедать всем вместе.
– Да, обязательно надо, – вежливо согласился Лоринг.
– Через две минуты подойди и вызови меня по срочному делу, – проговорил Пол на ухо Элизе, играя с ожерельем на ее шее.
– Неужели твой отец правда употребил слово «изнасиловала»? – спросила Элиза, когда Пол вышел.
Лоринг решил, что как раз то, как она говорит и слушает, и делает ее такой привлекательной. Эта девушка действительно умела сосредоточить все внимание на человеке, с которым разговаривала. Неудивительно, что отец так разоткровенничался с ней.
– Ну, правда?
– Да, – подразнил ее Лоринг, – но в хорошем смысле. Ты произвела на него впечатление.
Она просияла. Понятно, она была одна из них. Из служителей культа Дуга Блэкмана.
– Ты знаешь, я ведь тогда тоже был в Кливленде. У меня был концерт в Сент-Луисе, а потом я прилетел в Кливленд, чтобы провести выходные с отцом. Он оставил записку в моей комнате, чтобы я зашел. Он хотел познакомить меня с тобой.
– Почему же ты не зашел?
Лоринг задавал себе этот вопрос всю последнюю неделю.
– Было поздно. Я устал. Наверное, я лег спать.
– Надо же, мы вот на столько разошлись. – Она показала на сколько, сблизив большой и указательный пальцы. Но к сожалению, в отличие от него, она не находила ничего трагического в этом капризе судьбы.
– Кажется, две минуты прошли, – сказал Лоринг.
Она предложила ему выпить и сказала, что они с Полом сейчас вернутся. Но, не найдя Таба, а зато увидев, как целуются в углу Элиза с Полом, Лоринг решительно надел шляпу, выскользнул через заднюю дверь и пришел к выводу, что в его интересах сделать так, чтобы никогда больше не встречаться с Элизой Силум.
* * *
В понедельник утром Терри Норт вызвал меня к себе в кабинет. У него на голове были наушники, как у оператора, и, увидев меня, он замахал рукой.
– Маг! Садись. Садись!
У него за спиной стояла Люси со сложенными на груди руками и такой кислой гримасой на лице, будто она держала во рту столовую ложку уксуса.
Если бы Терри не выглядел довольным, я бы решила, что меня ждут крупные неприятности.
– Сама ей скажешь или я? – спросил Терри у Люси.
– Сначала – папаша, теперь – сынок. – Она почти не раздвигала губы. – Это как же классно надо отсасывать!
Я понятия не имела, о чем речь, но то, что Люси разговаривает со мной как со шлюхой, уже здорово достало меня. Я бросила на нее уничтожающий взгляд и повернулась к Терри.
– О чем она говорит?
– Этот парень отшивал нас целый год, – объяснил он. – Он даже не поленился написать письмо, чтобы мы от него отстали. А потом ни с того ни с сего звонит его менеджер и говорит, что он даст нам интервью, но с одним условием – статью должна писать Элиза Силум.
– Что?
– Поздравляю, Маг, – Терри протянул мне листочек, на котором были написаны дата, время и адрес, – ты только что получила задание на статью с фотографией на обложке. И еще ты получаешь прибавку.
18 сентября 2001 года
В прошлый вторник я проснулся с суперстояком. Будильник разбудил меня посередине сна, в котором я без устали складывал американскую классику массового производства. Не успевал я сложить очередную пару джинсов, как приходил новый покупатель и разворачивал, я опять приводил их в порядок, и тут же приходил следующий и опять все портил. После примерно десяти вредителей появилась Элиза и потащила меня в кабинку для переодевания.
Как только сон начал становиться интересным, включился радиобудильник и заиграл сакс, исполняющий вступление к «Baker Street», а моя нареченная проснулась и собралась на утреннюю пробежку.
Я перевернулся к ней лицом, прижался окаменевшим членом к ее бедру и взмолился, чтобы она притворилась, что сегодня понедельник. По понедельникам она не бегает. По понедельникам она остается в постели и снисходит к моим нуждам.
Она поцеловала меня в плечо и прошептала, что сегодня вторник, так соблазнительно, что после этого вылезать из кровати было просто преступно.
– Не отказывайся от этой мысли, – все-таки прибавила она. – Я вернусь, и сразу же начнется понедельник.
Я снова заснул. Меньше чем через час с грохотом распахнулась входная дверь, и я услышал, как Элиза в ужасе выкрикивает мое имя, до бесконечности растягивая его единственную гласную букву. Радиобудильник уже не работал, но у меня в голове еще звучал Джерри Рафферти, поющий «Еще один год – и ты будешь счастлив, всего один год – и ты будешь счастлив…»
Я уже сидел на кровати, когда она ворвалась в комнату. У нее были мокрые глаза, и она коротко и очень быстро дышала. Я лихорадочно ощупал ее голову, лицо и руки. И хотя я еще не до конца проснулся, мне показалось, что она в порядке, только на майке спереди были какие-то пятна, будто ее вырвало сникерсом.
– Что случилось? – спросил я. – Тебе плохо?
Она попыталась объяснить, но заговорила слишком быстро. Что-то о том, как она бежала по Бродвею и как остановилась и смотрела, потому что уже знала даже до того, как это случилось. Я ничего не понимал. И знаешь, что странно? Что в этот момент я думал о том, какая она сейчас красивая. Ресницы блестели от слез, и каждая ресничка была отдельной, как будто она их расчесала.
Я попросил ее замолчать, сделать глубокий вдох и начать сначала. После этого я смог разобрать несколько фраз. Что-то о том, что «слишком низко» и «слишком быстро», но она все еще сильно всхлипывала и заикалась как ребенок, который очень долго по-настоящему плакал, и я все-таки не понимал, что случилось.
Наконец она тяжело сглотнула и выговорила: «Самолет».
Она уверяла, что видела крушение самолета.
Почувствовав мое недоверие, она схватила меня за плечи, стала трясти и лихорадочно повторять, что она на самом деле видела это и подумала, что этот самолет сейчас должен разбиться.
– И он правда разбился! Разбился! – кричала она.
Я все еще не мог поверить ей. Всякий раз, когда она видит самолет, она замирает на месте и не сводит с него глаз, и она всегда думает, что он сейчас упадет прямо ей на голову.
– Я видела, – в тысячный раз повторила она. За всю свою, черт подери, жизнь я не видел, чтобы кто-то был так напуган. Она говорила, что я ничего не понимаю и что он «врезался в одно из этих высоких зданий». Она сказала, что это, кажется, был «Боинг-757», но она не уверена, потому что он летел слишком быстро и врезался так точно, будто специально целился.
Это уже начинало пугать меня. Она была в шоке, и я подумал, что, может быть, придется вызвать врача. Но прежде чем я успел еще расспросить ее, она вскочила и вылетела из комнаты.
Я натянул штаны и побежал за ней. Она уже сидела на полу перед телевизором. Не самая хорошая мысль. Примерно год назад, когда у побережья Калифорнии разбился «ДС-10», она часами смотрела все новости и потом несколько дней не могла спать. И я не собирался допускать повторения этого.
Я хотел выключить телевизор, но перед этим все-таки взглянул на экран. И разумеется, я не был готов к тому, что там увидел. Я опустился на пол рядом с ней, пытаясь осмыслить ужас, творящийся совсем рядом с нами.
Только теперь я услышал звуки сирен. Город выл за нашими окнами, и знаешь, о чем я подумал в тот момент? О том, что мне надо закурить. Жалкая личность. Манхэттен пытаются разрушить, а могу думать о никотине. Вчера вечером я выкурил последнюю сигарету в пачке и сейчас был в полной жопе.
Я помню, как несколько раз моргнул, чтобы убедиться, что мне все это не кажется. И я помню, как наклонял голову и рукой закрывал глаза Элизе, чтобы она не видела, как второй самолет врезался во вторую башню, рядом с горящей первой.
В маленькой комнате с раскрытым окном и работающим телевизором страшные крики приобретали стереозвучание. Мы чувствовали их всем телом. И не отрывали глаз от продолжающегося на экране кошмара. Мы видели огонь и дым. И людей, падающих из окон небоскреба. И некоторые из них падали, как падают уже мертвые. А другие махали руками и хотели жить.
– Они пытаются лететь, Пол, – сказала Элиза, и в голосе звучало какое-то странное уважение.
Я уже плакал тогда. Слезы скатывались на голову Элизе, и ее волосы стали влажными.
В какой-то момент она выкрикнула имя Майкла и бросилась к телефону. Их номер в Бруклине долго не отвечал, и у нее уже началась паника, когда Майкл наконец взял трубку. Она наорала на него за то, что они могут спать в такой момент, и потом, убедившись, что они с Верой находятся далеко от Манхэттена, бросила трубку мне на колени.
– Что с ней стряслось? – спросил Майкл, и я сказал ему, чтобы он включил телевизор.
Майкл заставил меня поклясться, что я не на секунду не оставлю Элизу одну, и я пообещал, что даже в туалет буду водить ее за руку.
После падения второй башни в комнату начали проникать дым и пыль. Мы закрыли окна, но все равно дышать стало трудно. Во всем доме была странная тишина. Как будто все или убежали, или тоже забились в угол от страха.
Мы не выходили из квартиры три дня. Мы сидели перед телевизором, ели перед телевизором, спали и занимались перед ним любовью с отчаянием и неистовством, плакали перед, черт подери, телевизором и думали о том, что пришел конец света, не отходя от него.
Ни разу за последние восемь лет мне не приходилось обходиться без сигарет так долго. Меня трясло, и от головной боли уже не помогали никакие таблетки, но Элиза была еще слишком напугана, чтобы выйти на улицу, а я не мог оставить ее одну.
Мы проводили много времени, рассуждая о всяких вещах, которые раньше считали самыми важными. Альбом, сингл, моя самодовольная принципиальность. Все это неожиданно показалось таким глупым.
Время покажет, подумал я.
Точно я знал только одно. На ближайшие сто лет можно оставить надежду, что Элиза когда-нибудь станет авиапассажиром.
С вами был Пол. До свидания. И храни вас Господь.
Все.
