Он отложил гитару и подсел ко мне.

– Это так прекрасно! – выдохнула я. – Как она называется?

– В первом варианте «Черт подери, сингл», но Клинт настаивает, чтобы я придумал другое название. Может, я назову ее твоим именем, чтобы приколоться.

Я спиной повалилась на кровать, потянула к себе Пола, и весь остаток ночи он уж точно принадлежал мне, и только мне.

Некоторые люди считают, что наверху для каждого из нас существует генплан, что свободная воля ничего не решает и что мы просто пешки в шахматной партии, которой развлекаются боги, сидя на белых пушистых облаках и осыпая немногих избранных своими милостями, а всех прочих – несчастьями.

Я точно знаю, что это не так. Что даже если мне и придет в голову винить Бога за поднесенное к виску ружье, я буду твердо помнить, что на курок нажимает все-таки мой собственный палец.

Все эти мысли пришли мне в голову после того, как Пол посмотрел в окно лимузина и сказал:

– Застрелите меня. Пожалуйста. Я прошу. Просто прикончите из жалости.

– Дайте мне пистолет, – проворчал Анджело.

– Болван, – сказала Квинни.

Вера швырнула ему в голову кусочком льда.

– Не будь педиком. Там будет интересно.

Мы направлялись на пикник по случаю Дня труда в загородный дом мистера Винкла в Ист-Хэмптоне. Винкл специально лично звонил Фельдману, чтобы подтвердить приглашение. Он даже прислал за нами лимузин. Хотя, по словам Пола, у Винкла это прозвучало не как приглашение, а скорее как производственное поручение, и он особенно подчеркнул, что будет присутствовать пресса.

– На самом деле это был приказ, – сказал Пол. – Ну кто так делает? Кто приказывает прийти на вечеринку?

Фельдман с ним не согласился. Он считал, что это очень важный знак внимания.

– Винкл делает на «Бананафиш» очень большую ставку, – добавил он.

– Мать моя женщина, – выдохнула Вера, когда мы подъехали к воротам, за которыми начиналась мощеная дорога, ведущая к величественному георгианскому зданию.

– Я умер и уже в аду, – сказал Пол.

Когда мы выходили из лимузина, Бёрк заметил, что это похоже на дорогу из желтого кирпича, ведущую в страну Оз.

– Да, – согласился Пол. – А Оз – это ад.

Пол ступил на газон и с отвращением обернулся вокруг.

– Это, черт подери, какой-то фестиваль дикарей и язычников.

На вечеринке было не менее трехсот гостей и среди них действительно много знаменитых «дикарей и язычников», которых я сразу узнала, а кроме них – «обычная хэмптоновская тусовка», как выразилась Вера, – типичные игроки в поло и их болельщики.

– Здесь несколько придурков, которые появлялись на всех наших мероприятиях, – сказала Вера имея в виду свою предыдущую работу в благотворительном фонде. Она заметила женщину в бриллиантах, прячущую вилки в свою маленькую сумочку. – Видела? У них куча денег, а они еще воруют. Винклу надо обыскивать сумки на выходе.

Участок был огромным. На нем были теннисный корт, патио, а рядом – большой белый шатер, под которым стояли столы с закусками. На газоне – масса круглых столов с хрустящими скатертями и цветочными композициями из пышных фиолетовых цветов. Все вместе было больше похоже на прием по случаю свадьбы светской дебютантки, чем на празднование Дня труда.

Несмотря на множество баров, расположенных на всех стратегических точках газона, между гостями бегали еще и бойкие официантки, принимая заказы у всех вновь пришедших.

– Блин, – сказал Пол, стискивая мне руку, – вот и Винкл.

Он приближался к нам по газону с точно рассчитанной скоростью, не оставляющей сомнений, кто здесь босс. Его наружность удивила меня. После рассказов Пола я ожидала увидеть дракона. Но у Винкля было добродушное лицо парня из рабочего класса. Он напоминал певца Стикса периода «Kilroy Was Here». И, несмотря на седые кустистые брови, он оказался моложе, чем я ожидала. Не старше сорока пяти.

За ним следовала миссис Винкл в шляпе, гармонирующей с цветочными композициями на столах. Когда Винкл представил ей «Бананафиш», она привычно притворилась, что узнает их.

– Пойдемте со мной, – обратился Винкл к Полу и Майклам, – хочу вас познакомить с несколькими нужными людьми.

– Если не вернемся до темноты, вызывай Национальную гвардию, – прошептал Пол мне на ухо.

Группа ушла за Винклом в дом за секунду до того, как появилась бойкая официантка с напитками. Она растерялась, не зная, что с ними делать.

– Давайте я их возьму, – сказала Квинни, забирая у нее поднос.

Я взяла свой бокал мартини, и когда Квинни понесла выпивку Майклам и Полу, мы с Верой подошли к столам с едой и остановились у самого короткого, рядом с двумя мужчинами, добродушно спорящими о том, из какого альбома песня Дуга Блэкмана «Пейзаж для меня».

– Она из «Говорю без слов», – уверял парень с редеющей прической и выступающим подбородком, накладывая себе на тарелку деликатесный картофельный салат.

– «Сбрось эту ношу», – сказал тот, который стоял спиной ко мне, – высокий, с густыми блестящими волосами цвета бронзы, освещенной солнцем.

Парень с блестящими волосами был прав. Я знала, что «Пейзаж для меня» – это третий трек альбома «Сбрось эту ношу», так же точно, как то, что меня зовут Элиза.

– Мне без разницы, кто ты, но ты не прав, – сказал парень с подбородком. – Ты еще балдел от брит-панка и отрывался под «Клэш», а я уже жил и дышал Дутом Блэкманом.

– Спорю на сотню, – сказал парень с блестящими волосами.

– Спорю на две.

Они поставили на стол тарелки, взяли стаканы в левую руку и обменялись рукопожатием, скрепляя пари.

Вера толкнула меня в бок. Она хотела, чтобы я вмешалась. Пожав плечами, я постучала по спине мистера Блестящие Волосы.

– Если вы согласны поделиться выигрышем я могу…

– Привет! – воскликнула Вера, когда он повернулся к нам лицом.

Я тоже сразу узнала Лоринга Блэкмана. Не потому, что он старший сын Дуга, а потому, что его последний альбом «Ржавчина» – тревожащая душу рапсодия о крушении его пятилетнего брака – оказался одной из самых больших музыкальных удач прошлого года, потеснил в чартах «дикарей и язычников» и держался на верхних строчках четыре недели подряд.

Не заметить Лоринга Блэкмана было невозможно. У него было безупречно пропорциональное и эстетически совершенное лицо, будто скульптор математически точно рассчитал идеальные пропорции для глаз, носа и губ. Обычно таких мужчин я презрительно называла «клинически красивыми», но в Лоринге было что-то помимо этой красоты. Казалось, он несет ее как бремя и понимает, что она часто заслоняет его музыку, привлекая к нему не меньшее внимание, чем к его знаменитому отцу. И потому, как окаменело его лицо после приветствия Веры, я поняла, что его это совсем не радовало.

Второй парень выступил вперед.

– Что вы можете знать о Дуге Блэкмане? Вы – женщины.

– Спасибо, что заметили, – среагировала Вера.

– Мне надо в туалет, – шепнула я ей.

Лоринг покачал головой и повернулся ко мне:

– Не обращайте внимания на Таба. Он провел почти год на гастролях и растерял все приличные манеры, если они у него когда и были.

У Лоринга был глубокий голос, и он говорил так тихо, что мне пришлось подойти к нему поближе.

– Что вы имеете в виду? – спросила Вера у Таба, взяв со стола два куска арбуза и протягивая один мне. – Женщинам не разрешается любить Дуга Блэкмана?

– Можете считать меня мужским шовинистом, – ответил Таб, – но Дуг – это мужик для мужиков. Женщины просто не могут понять такую боль.

– Ха! – выдохнула я.

Лоринг улыбнулся мне.

– А ты музыкант? – спросил Таб. – Если нет, значит, ты не понимаешь того, о чем говоришь.

– Она пишет о музыке, – объявила Вера.

Лоринг спросил меня, в каком издании я работаю но я только пожала плечами. Я знала, что «Соника» у него в черном списке. Идиот, который писал рецензию на его последний альбом, разнес его на клочки сравнивая каждую песню с песней его отца, и в итоге назвал его слабой имитацией мастера. А когда альбом стал первым номером в чартах, Люси Энфилл еще добавила оскорблений – начала засыпать его письмами с просьбой об интервью с портретом на обложке. Он терпел несколько месяцев, а потом написал ей сухое письмо, в котором сообщил, что не даст интервью «Сонике», даже если от этого будет висеть его жизнь.