Обнаружив его слабость, хотя и высказанную с некоторой надменностью, я почему-то опять захотела дотронуться до его груди. До этого у меня никогда и ни с кем не возникало подобного желания, но в Поле было столько энергии и жизни, что мне казалось, его сердце должно стучать как большой барабан. Я хотела почувствовать этот ритм, слиться с ним. Быть им.

– Ну, ты точно педик.

Он засмеялся.

– Предупреждаю: если ты еще раз подвергнешь сомнению мою гетеросексуальность, мне придется привести неопровержимые доказательства прямо посреди улицы.

Я прикусила язык, потому что мне немедленно захотелось проверить, как это будет.

Шесть месяцев – это большой срок.

На улице было очень жарко.

– Ага, – сказал Пол. – Теперь я знаю, как можно тебя заткнуть.

В молчании мы прошли почти полгорода и наконец остановились у невыразительного здания с зеленой вывеской «Центр для престарелых имени Святого Патрика».

– Ты же сказал, что мы идем играть.

– Так и есть.

– Но это богадельня.

– А что, престарелые не могут играть?

– Надеюсь, у них есть кондиционер.

Пол за локоть провел меня через дверь, потом по длинному холлу в большой унылый зал с низким потолком, коричневым тусклым линолеумом на полу и – слава богу! – кондиционером. Здесь пахло мочой и пюре из картофельного порошка.

Мясистая немолодая женщина по имени Мэри-Лу приветствовала Пола, назвав его при этом Вилли. Она сказала, чтобы он садился за пятый стол.

– Патти про тебя уже спрашивала. Она говорит, что никогда не выигрывает, если тебя нет. Патти у нас самая азартная, – пояснила она уже для меня. – И она влюблена в Вилли.

Это, похоже, какая-то эпидемия, думала я, подходя вслед за Полом к другому столу, за которым сидела еще одна толстушка с коробкой табличек «Привет, меня зовут…».

Пол взял черный фломастер, большими жирными буквами написал на табличке «ВИЛЛИ» и приколол ее себе на грудь.

– Что это с твоим именем?

– Моя кличка, – ответил он шепотом. – Не выдавай меня. Мне надо заботиться о своей репутации. Они считают меня воспитателем детского сада.

Я засмеялась.

– Понятно. Ты как раз очень похож.

Он заполнил еще одну табличку и прикрепил ее прямо над моим сердцем, с демонстративной осторожностью стараясь избегать физического контакта. Он проделывал это, глядя мне прямо в глаза, и я почувствовала горячий прилив крови в низу живота.

– Что? – ухмыльнулся он.

– Ничего.

В комнате было несколько столов и по десятку игроков за каждым. Мы уселись за пятый стол. Нашей соседкой была хрупкая женщина с белыми волосами и вампирской улыбкой. Морщины на ее лице напоминали схему автобусных маршрутов Манхэттена.

– Роджер, подвинься. Вилли любит сидеть рядом со мной, – сказала она.

Беззубый Роджер, который казался древнее динозавров, безропотно уступил свой стул.

– Вот моя любимая девочка. – Пол потрепал Патти по щеке.

Я огляделась и обнаружила, что в комнате находились и люди не старше тридцати лет. Вероятно, это были родственники стариков и добровольные помощники.

– Ты сюда часто приходишь? – спросила я у Пола.

– Раз в месяц примерно. Начал, когда только переехал в город, потому что мне сказали, что здесь бесплатно кормят.

Патти заполняла сразу четыре карточки и не пропускала ни одного номера. В первой игре ей не хватило до «Бинго» только одного номера, и она громко выругалась, когда ее опередила афроамериканка с восьмого стола.

– У Бетти болезнь Альцгеймера, и она жульничает, – сообщила она нам. – Вилли, проверь-ка ее карточку.

Во время третей игры Патти потянула Пола за руку и прошипела:

– Скажи Луке, чтобы была повнимательней.

Пол откашлялся и показал пальцем на табличку с моим именем.

– Очень смешно, – сказала я. Потом проверила свою карточку, вскочила и завопила «Бинго!», как будто только что выиграла миллионный джекпот в казино «Цезарь».

Сначала я обрадовалась неожиданной удаче, но когда попыталась получить выигрыш, Пол объяснил, что добровольным помощникам не разрешается зарабатывать деньги на игре. Мэри-Лу вручила мне брелок для ключей и календарь с фотографиями такс, одетых в дурацкие наряды.

Мы закончили играть, когда уже темнело. Пол заторопил меня обратно в Ист-Сайд, обещая показать самый потрясающий урбанистический закат с крыши складского здания, в котором помещалась репетиционная студия «Бананафиш».

Когда мы туда добрались, было почти темно, но ночь оказалась теплой и ясной, и можно было видеть Ист-Ривер и Бруклинский и Манхэттенский мосты. Пол проверял мое знание Нью-Йорка, и я набрала жалкое одно очко из трех: я узнала статую Свободы, но приняла Бруклин за Куинс и Статен-Айленд за Нью-Джерси.

– Я не очень хорошо ориентируюсь, – объяснила я.

– Не очень хорошо? – Пол расхохотался. – У тебя топографический кретинизм.

Я стояла у края крыши. Пол подошел ко мне. Он встал совсем близко, касаясь меня плечом, хотя слева от него было достаточно свободного места.

– Я хотела поблагодарить тебя, – сказала я, чувствуя, что дрожу, несмотря на теплый вечер.

– За что?

– За то, что ты отказался от контракта. За то, что не наплевал на Майкла.

Пол пожал плечами, но его лицо смягчилось, и я подумала, что мои слова что-то значат для него.

Мы помолчали, а потом он кивнул на мое запястье:

– Почему ты это сделала?

Эту тему я не любила обсуждать, и особенно с теми, кого едва знала. Но в его вопросе не было желания судить, и он смотрел на меня так внимательно, что мне захотелось ответить ему.

– У меня была депрессия. – Я пожала плечами. – Я была молодой и глупой. На самом деле я не хотела этого.

Пол смотрел на меня, как будто ждал продолжения.

– Я ничего не чувствовала, – сказала я наконец. – Я даже не чувствовала, где правда, а где ложь. Ты понимаешь? Ты знаешь, как можно чувствовать правду?

– Я знаю, как можно ее слышать.

Мы улыбнулись одновременно, и на мгновение между нами установилось полное понимание, а потом я отвернулась.

Глядя сверху на город, я чувствовала полную уверенность, что из всех мест на свете я сейчас хотела бы находиться именно здесь, смотреть на сине-черное небо надо мной, вдыхать смесь запахов Чайнатауна и «Маленькой Италии» и стоять рядом с мужчиной, который сейчас – на этой грязной крыше, при свете миллиона мерцающих внизу огоньков – был больше похож на брошенного ребенка, чем на самоуверенного нахала.

Я обернулась к центру города и попыталась найти Людлоу-стрит, но смогла увидеть только водяные резервуары на крышах. Я никогда раньше не замечала их – большие грубые произведения индустриального искусства, установленные почти на каждой крыше, будто фаллические приношения святому покровителю города.

– Ты думаешь, что это трусость? – спросила я.

Пол зажег сигарету и облокотился на перила крыши. Он смотрел на меня с каким-то особым блеском в глазах, ни разу не мигнув за целую минуту. Потом, зажав сигарету в зубах, он отодрал от ботинка кусок приставшей к нему смолы и только после этого, вынув изо рта сигарету, сказал:

– Почему ты спросила?

– Я же знаю, что ты знаешь, что я должна была прилететь сюда самолетом. Но в последний момент струсила. Теперь ты знаешь, что я хотела спрятаться еще от очень многого.

Пол выставил вперед палец, как будто целясь в меня.

– Во-первых, человек, у которого хватает духу разрезать ножом собственные вены, не может быть трусом. И потом, не так уж много благородства в храбрости. Могу с тобой на сколько хочешь поспорить, что самый последний воин в поле – самый большой дурак из всех.

Я принимала его слова как горячий чай. Сначала они обжигали все внутри, а после, остывая, успокаивали.

Мы помолчали немного, а затем Пол сказал:

– Однажды я сам почти сделал это.

– Сделал что?

– Убил себя.

Само это признание было шоком для меня. А еще больше испугала беспощадная страстность, звучавшая в его голосе.