Следует отдать Калерии должное – она старалась не привлекать внимания мальчиков и мужчин и рано вышла замуж за молодого человека, который отличался от остальных юношей тем, что почти не обращал на Леру внимания.

С возрастом таинственное качество – способность очаровать любого мужчину куда стремительней шемаханской царицы – лишь усиливалось. Наконец ею заинтересовались психологи, а затем Леру пригласили в Институт экспертизы, где ее изучал, и безуспешно притом, сам доктор Полоний Лепид. Затем он пригласил ее в институт на работу. И Калерия, будучи женщиной решительной и неглупой, в несколько лет прошла путь от младшего научного сотрудника до завлаба и доктора биологии.

Лаборатория занималась Тупиковыми Ситуациями. То есть ей доставались проблемы, от которых отказались все остальные отделы и лаборатории института. Процент провалов в работе Калерии и ее сподвижников был высок, зато и достижения, если случались, были невероятны.

Так что я был не первым уродом, которого позвали в институт, чтобы находился под рукой.

Разумно.

Но я не знал, что кроме меня в институте трудится целый коллектив людей и нелюдей, которые не укладываются в нормы, придуманные для «сапиенсов».

В тот момент я мечтал только об одном – чтобы меня взяли на работу в лабораторию Калерии Петровны.

– Конченый человек, – отозвался обо мне Добряк.

– Может быть, я его убью, – сказала негромко Катрин.

– Ты его никогда не убьешь, – ответила Калерия и протянула мне узкую жесткую ладонь. – Калерия Петровна, заведующая лабораторией. Гожусь вам…

– В старшие сестры, – подсказала Тамара. – Гарику двадцать семь, а вам тридцать шесть.

– Пока тридцать пять, – поправила ее Калерия Петровна, у которой тоже были маленькие слабости.

– Я хотел бы работать в вашей лаборатории, – сказал моими устами Гарик. – Я родом из детдома, ничто меня к жизни не привязывает. Так что можете рассчитывать на меня…

– Он хочет, чтобы мы заменили ему семью, – сказал Добряк, саркастически улыбаясь.

– Я провожу Гарика в отдел кадров, – сказала Тамара. – Чтобы Катрин по дороге не выцарапала ему глаза.

Они смеялись, я им казался забавен.

Но с того дня я, честный советский инопланетянин и рядовой дезертир-археолог, стал полевым сотрудником лаборатории Тупиковых Ситуаций Института экспертизы Российской академии наук.

Я могу рассказать немало интересного о первых моих месяцах в институте. Если отыщу в себе талант новеллиста. Девяносто процентов дел, которые мы расследуем, оказываются на поверку чепухой, девять процентов достойны лишь краткой новеллы, и даже не по научной значимости дела, а по человеческим отношениям, открывающимся во время расследования. Лишь один процент – раз в год, раз в три года – оказывается достоин романа.

С романом, который чуть не стоил мне жизни и унес с собой жизни многих людей, я столкнулся через семь месяцев после прихода в нашу лабораторию. А до того участвовал в трех расследованиях, из которых одно стоит новеллы, а два других недостойны упоминания в анналах.

Новелла, которую я мог бы написать, касалась письма из поселка Каруй Вологодской области, где сообщалось, что у них там приземлился беспилотный космический корабль явно неземного происхождения. Так как письмо показалось беспредметной шуткой, позвонили в тамошний руководящий орган – не помню уж, как он назывался, но каруйское руководство начало темнить, не отрицая факта, и доказывало, что сам по себе он не стоит упоминания. Наконец каруйцы признались, что корабль на самом деле приземлялся, был взят под охрану милицией, а потом отправлен в область, потому что был небольшого размера и помещался в кузове «КамАЗа». С Иваном Дмитриевым из космического отдела мы поехали на поезде в Каруй и отыскали там свидетелей космического чуда, уверенных в том, что чуждый посланец инопланетного разума уже давно разобран на винтики в Академии наук, потому что эта Москва все лучшее берет себе.

Мне понравился Каруй и тамошний народ – серьезный, неторопливый, верящий в то, что небо бесконечно, а на Марсе тоже живут люди. Москву каруйцы не любили с XV века, когда она начала завоевывать каруйские земли и устанавливать налоги.

Нам с Иваном показали воронку на месте падения космического корабля, познакомили с милыми очевидцами – собирателями рыжиков, рассказали, как из Каруя шли настойчивые письма с просьбами забрать у них космический корабль, который принесет большую пользу национальной науке. Но ответа не дождались.

Потом едва не получилась трагедия. Каким-то чудом одно из писем достигло Японии, и японцы прислали свою делегацию с массой йен и подъемных кранов, чтобы увезти бесхозный корабль, утверждая даже, что он был ими и запущен. Японцев погубило то, что они не сообразили поменять йены на доллары еще до отъезда с родины. А никого подкупить на непонятные йены в городе не удалось. Тем временем в опасении других иностранных вторжений корабль отвезли на грузовике до Пьяного Бора, откуда на железнодорожной платформе отправили в Вологду.

Мы с Иваном поехали в Вологду. Вологда была реставрирована для иностранных туристов, на Сухоне стояли декоративные пароходики, набережная на той стороне светилась реставрационными красками. Никаких следов корабля мы не отыскали.

Не буду отнимать у вас время. Но скажу лишь, что по туманным наводкам, которым можно было верить, а можно и не верить, мы побывали в Котласе, потом в Архангельске и даже в Инте. Корабль был похож на нужного тебе человека, который только что был, «чай с нами пил», да вот вышел, а куда – неизвестно.

В общем, наш поход занял три недели, мы загорели, испортили себе желудки столовской пищей, но корабля так и не нашли. У нас были его рисунки, сделанные по памяти местными юными художниками, несколько любительских фотографий, на которых перед кораблем или вокруг него стояли толпами местные жители, отчего рассмотреть корабль в деталях было невозможно.

Но в целом материалов оказалось достаточно, чтобы ребята из конструкторского бюро нашего института сделали модель корабля и даже на основе ее смогли доказать, что скорость у корабля была невероятной, а сделан он был далеко за пределами Солнечной системы.

Три генерал-лейтенанта космической службы и шесть капитанов при них долго вздыхали и обещали институту сказочные дотации. Нам все обещают сказочные дотации, пока не доходит дело до выплаты. Тогда дотации исчезают.

А потом, еще дня через три, мы стояли и курили во дворе, в той его части, где свалены железки и прочие неудавшиеся гениальные приборы и вечные двигатели. Среди этих предметов была известная нам и не очень удобная скамейка синего металла с высокой прямой спинкой.

Иван с Саней и Борькой Коганом из компьютерного обеспечения травили анекдоты, а я стоял в сторонке и думал, что же мне эта скамейка напоминает. Потом я догадался, что если склонить голову так, чтобы она располагалась горизонтально, то вместо скамейки увидишь тот самый космический корабль. Я об этом сказал ребятам, они посмеялись надо мной, но поставили скамейку на попа – и в самом деле получился тот самый космический корабль.

К вечеру об этом знал не только институт, но и вся научная общественность Москвы. К сожалению, за три месяца, пока корабль неизвестными нам путями добирался до института, чтобы занять место на курилке, он был выпотрошен до звенящей пустоты.

Но все равно примчавшимся вновь генералам и капитанам корабль был интересен – сплавом, пропорциями и черт знает чем. Корабль от нас увезли, а Борька Коган из компьютерного обеспечения до сих пор клянется, что железяка на курилке стояла три года, тогда как корабль в Каруе упал лишь этой весной.

Я рассказал об этом, чтобы показать, сколько еще в природе неразгаданных тайн и подобных глупостей.

А теперь пора переходить к первому визиту полковника Миши, с которым мне еще не раз придется в жизни встретиться.

Я до сих пор совершенно не уверен, что Мишу зовут Мишей, что он на самом деле скромный милицейский полковник, я даже не знаю, похож ли он внешне на того Мишу, который возвращается со службы домой и садится ужинать. Ни в чем нельзя быть уверенным. Кроме одного – у полковника Миши нет чувства юмора, вернее, оно у него спрятано так далеко, как солоноватая вода в пустынном каракумском колодце: копай – не докопаешься.