Вскоре Глория вернулась на руанский вокзал и села в парижский поезд, который прибывал на Сен-Лазар.

Теперь она возвращалась. Возвращалась туда, откуда бежала.

Глория не стала менять свое жалкое обличье, она вошла в вагон первого класса одетой убого, как нищенка. Ее дорожная сумка была почти пуста, зато там лежала крупная сумма денег в пятисотфранковых купюрах, которые она еще раз пересчитала, запершись в туалете. Потом взглянула на себя в зеркало: сутулая спина, тупое лицо деревенской дурочки — настоящее чучело. Ну ладно, хватит любоваться, слишком долго она видела себя такой, скоро с этим будет покончено. Терпение, старушка, терпение!

На вокзале Сен-Лазар, проходя мимо камер наблюдения, она еще раз мельком увидела свою дурацкую фигуру, теперь уже в полный рост, на экранах контрольных мониторов, висевших над расписанием; давненько же она не красовалась на экранах! Глории нечасто приходилось смотреть на себя вот так, со стороны, и раньше, во времена своей скоротечной известности, промелькнувшей и закатившейся мгновенно, как падающая звезда. По телевидению прошли когда-то три-четыре эстрадные передачи (которые даже не удостоились повтора), где она всего-навсего исполнила под фонограмму свои «Excessif» и «Мы не уедем»; вскоре после этого начался судебный процесс, и ее несколько раз показывали, буквально на пару секунд, в самом конце «Новостей» в одних и тех же рубриках — «Происшествия» и «Судебная хроника». После этого она больше на экране не появлялась. И отныне видела себя только в супермаркетах, в отделах бытовой техники, на экранах видеомагнитофонов — когда их демонстрировали гражданам, или же в метро, как раз перед отъездом из Парижа, на экранах, установленных по всем перронам, чтобы машинисты поездов могли наблюдать за высадкой и посадкой этих самых граждан.

Однако теперь Глория будет избегать метро. Такси доставило ее в маленький спокойный отель на маленькой спокойной улочке близ Монмартра. Собственно, это был не совсем отель: так, нечто среднее между семейным пансионом и домом свиданий. При входе вместо конторки портье — небольшой нарядный холл, где молчаливая изысканная дама в английском костюме и жемчужном ожерелье без лишних формальностей вручила ей ключ — не гостиничный, а самый обыкновенный; кстати, на дверях комнат даже номеров не было. Глория внесла сумку, тотчас вышла и зашагала по улице Ренн в сторону метро «Севр-Бабилон».

Ей хватило трех-четырех часов, чтобы, не заботясь о ценах, обзавестись новым гардеробом, куда вошли: плащ, две юбки, две пары брюк, четыре японских несминаемых плиссированных платья и две почти одинаковые пары сандалий на пробковой подошве. Далее, увидев по дороге бутик «Герлен», она и там запаслась кое-какими мелочами: косметикой — правда, в минимальных количествах, — тонизирующим кремом, лосьоном для очистки кожи, легким спреем «Жарден де Багатель». И наконец, дойдя до улицы Гренель, Глория купила две дорогие кожаные сумки, куда и сложила все свои приобретения.

Вернувшись в отель, она переоделась и слегка подкрасилась; чуть позже другое такси доставило ее в квартал министерств, к невысокому элегантному зданию без вывески, по которой можно было бы определить его общественный статус. Два куста, подстриженных в форме шара, обрамляли входную дверь из прозрачного стекла в кованой раме. Надев в вестибюле белый халат, Глория поднялась по лестнице; на площадке второго этажа стоял мужчина, который при виде ее озабоченно нахмурился, но не проявил никакого удивления. Глория знала, что он воздержится от нескромных вопросов.

— Это я, — сказала она.

— Вижу, — ответил мужчина. — Добро пожаловать.

Высокий тощий субъект задумчивого вида, очках с металлической оправой, с голым черепом физика-атомщика, известный под именем Сезар, подвел ее к креслу.

— Располагайтесь, — пригласил он. — Рад снова видеть вас. Чашечку кофе не желаете?

Глория села в кресло перед зеркалом; для начала Сезар запустил три пальца в ее шевелюру, приподнял одну прядь, встряхнул другую, и все это молча, сосредоточенно, без всяких комментариев, медля с диагнозом.

— Господи боже! — сокрушенно вымолвил он наконец. — Уж не сами ли вы стриглись в последнее время? — Глория с улыбкой кивнула. — Ну ладно, — сказал Сезар. — Я, конечно, попробую привести их в порядок такими как есть, но, может, все-таки начнем с самого начала?

— С самого начала, — ответила Глория. — Пускай все будет, как раньше. И цвет, и форма.

Сезар глядел на нее в зеркало, глаза в глаза, стоя сзади и бережно касаясь ее плеч.

— Это сколько же времени прошло? — тихо спросил он. — Года три?

— Четыре, — ответила Глория.

В теплом заботливом взгляде Сезара промелькнула растерянность, быстро перешедшая в иронию.

— А вы совсем не изменились, — сказал он. — Я имею в виду, конечно, не волосы. — И он схватил ножницы.

Полтора часа спустя, когда солнце уже клонилось к горизонту, Глория перешла Сену по мосту Согласия и зашагала по Елисейским Полям. Предвечерний свет сиял, как золотистый шелк, как теперешняя шевелюра Глории. Она вернулась в прежнюю ипостась высокой блондинки, она держалась прямо, она выглядела почти нормальной, и встречные мужчины уже начали оглядываться на нее.

Контора Бардо — ассоциация адвокатов — занимала весь третий этаж в доме по Тильзитской улице, между посольством Бельгии и посольством Зимбабве. Коричневый палас, абстрактная скульптура при входе. Глория сказала, что хочет видеть мэтра Лагранжа, и провела несколько минут ожидания в салоне, достаточно просторном, чтобы звуки отдавались там гулким эхом. Скоро вошел адвокат — молодой человек нервного вида, невысокий и строгий, как формуляр; он крайне сдержанно пригласил Глорию пройти в его кабинет, но, едва прикрыв за собой плотно обитую дверь, тут же возбужденно запрыгал вокруг молодой женщины, откидывая голову, всплескивая руками и бурно восклицая: ах, сколько лет, сколько зим! Ах, как он рад! Ах, она совсем-совсем не изменилась! Глория с улыбкой подумала: сговорились они все, что ли?

Лагранж вдруг мгновенно угомонился, перестал скакать, как упругий мячик, и сел за письменный стол, где еще несколько минут подергивался в кресле, остывая от волнения. Но даже утихомирившись, Лагранж не избавился от своей лихорадочной напряженности; его, как и Донасьенну, словно подпитывают какие-то сверхмощные батарейки: в результате этой непрерывной ажитации лицо адвоката то и дело искажает нервный тик, а экстравагантные костюмчики изнашиваются гораздо быстрее, чем у других людей. Глория вспоминает, как лет шесть назад ей случилось несколько раз лечь с ним в постель: целую ночь он успевал всюду, где только можно. Вообще говоря, клиентура у Лагранжа очень небольшая, и он не стремится ее расширять: денежки у него и так водятся, он может позволить себе вести лишь вполне определенные дела и раскатывать в «опеле». Но он честен — что есть, то есть.

Во всяком случае, с Глорией. Именно ему поручена деликатнейшая задача управлять ее имуществом и блюсти ее интересы.

— Глория, миленькая, — восклицает он, — я всегда в твоем распоряжении, не забывай, я всегда рядом. Я Всегда Рядом! — Он знает Глорию чуть ли не с детства, он практически единственный, кто в курсе всех ее дел.

В отличие от Сезара, он засыпает ее вопросами — пусть Глория сама решает, отвечать ей или нет.

Но ей сейчас хочется только одного — уехать.

— Куда? — вопрошает Лагранж.

— Как можно дальше.

— Как можно дальше, — мечтательно повторяет Лагранж. — Дальше Новой Зеландии или Австралии ехать некуда.

И тут в голове у Глории мелькают, точно кадры ускоренного фильма, воспоминания об австралийских рассказах Алена. Фауна, флора, аборигены, искатели жемчуга, бифштексы с вареньем, весь этот примитивный рай.

— Хорошо, — говорит она, — пусть будет Австралия.

— Ты уверена, что ты в этом уверена? — беспокоится Лагранж.

— Да, — отвечает Глория, — и еще мне нужен другой паспорт. Подбери мне новое имя.

— Сначала о деньгах, — говорит адвокат, вытаскивая из досье Глории кучу банковских документов. После их просмотра выясняется, что, во-первых, деньги Глории, вложенные в акции, облигации и сданные внаем квартиры, принесли ей довольно крупное состояние. И что, во-вторых, само это состояние за последнее время весьма прилично округлилось, поскольку ежемесячные суммы, присылаемые Лагранжем в Бретань, были намного скромнее процентов с капитала. Прекрасно! На это Глория ответила, что, во-первых, на путешествие ей потребуется гораздо больше денег, чем на жизнь в Бретани. И что, во-вторых, у нее самой ровно ничего не изменилось — нет-нет, никакого нового мужчины, все по-прежнему, просто ей захотелось встряхнуться. Она благоразумно воздержалась от рассказа про визит Кастнера и то, чем это кончилось. Прекрасно!