Я застыл на месте, догадавшись, как и Джемисон, обо всем остальном, мне казалось, что я снова слышу приглушенные таинственные звуки на лестнице, шаги на тропинке, сдавленный оборванный смех, который я принял за кошачьи проделки.

Но в леднике нет никаких кошек!

— К черту Халлорана! — прошептал я слова, которые совсем недавно выкрикнул Джемисон. Теперь я повторял их для себя самого. К черту его! К черту его!

Листья затрепетали и зашелестели, словно я снова потревожил их. На руку упала тяжелая капля летнего дождя, другая — на клочок сухой земли у моих ног. Я видел, как она покатилась, точно жирный ртутный шарик, собирая пыль. А потом еще и еще — прямо мне на лицо, смешиваясь с моими слезами. Гром грохотал и глухо стонал над головой между ослепительными вспышками молний, освещавшими рощу.

Я повернулся и побежал. Я думал только о том, что это небесное светопреставление смоет всю отраву с кустов Джемисона. Но это меня не радовало. Мне было все равно, и Джемисону тоже. Он видел приближающуюся грозу и знал, что она не пройдет мимо. Я думал об этом снова и снова, пока бежал, и старался забыть про все остальное.

Тропинки, которые я выбирал, сделались ручьями, петлявшими словно ленты. Добежав до фермы, я увидел, что двор превратился в серебристо-зеленое озеро, в котором отражались огромные пугающие молнии. Я промок до костей и так замерз, что не мог унять дрожь.

Я и сейчас все еще дрожу. Надо было догадаться переодеться, прежде чем возвращаться сюда. Я обшарил весь грязный мокрый пол в поисках свечных огарков и зажег их все, поставив по кругу, но мне все еще так холодно, что я едва могу удержать тетрадь на дрожащих коленях, а карандаш врезается в пальцы, потому что его приходится стискивать изо всех сил, чтобы он не скользил по странице.

Но зато у меня есть ключ. Я и сам не знал, что намерен делать, когда обнаружил, что стою в нерешительности у двери Касс, вместо того чтобы направиться в свою комнату. Мои сандалии оставляли все разрастающиеся темные пятна на натертом мамой полу, а капли дождя с моих волос все еще заливали мне глаза, стекая по лицу и шее на мокрую прилипшую к телу рубашку. Может быть, остановившись на пороге, я сказал себе, что должен как можно скорее добраться до ближайшего ковра. Или хотел раздобыть полотенце, а на полу в комнате Касс их всегда больше, чем в каморке для сушки белья. Она вытирает ими волосы, а потом просто бросает где придется.

Но что бы я ни думал, когда остановился, едва ее Дверь захлопнулась за мной, я понял, зачем пришел. И вот теперь я держу его в руках. Надо закопать его поглубже в утрамбованную черную землю под слоем ветхих мешков — здесь, где ни Касс, ни Халлорану не придет и в голову его искать. У меня есть ключ от ее комнаты!

Теперь-то она попалась! Вряд ли даже Касс осмелится улизнуть из дома после наступления темноты, если будет знать, что любой может постучать — тук-тук — в ее дверь, а потом просто-напросто войти и обнаружить, что одеяло откинуто, а ее самой и след простыл. Это положит конец ночным свиданиям за ледником или у Халлорана дома, где Джемисон видел то, что он видел. Касс никогда не посмеет так рисковать. А вдруг ее поймают? Разумеется, на следующее утро она может наговорить с три короба — она за словом в карман не лезет — и расписать все по-своему: «Конечно, я слышала, как вы стучали в дверь прошлой ночью! Но мне не хотелось разговаривать. Это что, преступление?» А дальше с сонной утренней невинностью заявить: «Мне приснился странный сон, будто кто-то рубит дрова прямо под моим окном. Может, это было именно тогда, когда вы пытались меня разбудить?» А если она будет раздраженной из-за постоянного недосыпа, то мы вполне можем услышать и такое: «А, так это вы барабанили мне в дверь прошлой ночью? Извините, что не потрудилась вам открыть. Я думала, что это Том».

Сочиняй, сочиняй, Касс! Ты всегда так поступаешь. Но на этот раз это тебе не поможет, потому что без ключа даже ты окажешься беспомощной. Любой, кто бы ни постучал, сможет просто открыть дверь в твою спальню и, осмотревшись, как я сейчас, увидеть, что тебя здесь нет.

Ее комната изменилась. Так уже случилось однажды, когда меня из нее переселили. Тогда Касс затолкала все мои пожитки в картонные коробки и выставила их на лестницу. Комиксы рассыпались и перепутались, мои кассеты и диски были свалены в кучу — без футляров и этикеток. Она даже не удосужилась проверить, завинчены ли крышки на тюбиках с масляными красками, прежде чем сунуть их в коробки, вот темно-зеленая краска и вытекла и испортила оба моих овечьих черепа. А еще она выбросила мои модели кораблей! Прежде Касс не раз говорила, что любит смотреть на них, как они стоят на подоконнике и словно плывут по полям, видным из окна. Теперь же она просто свалила их в коридоре с остальными моими вещами, так что, когда я свернул на верхней лестничной площадке, то случайно сбил главную мачту, которую Касс оставила торчать из коробки без всякой защиты.

А ей было хоть бы хны! Я пришел к ней, держа модель, — пусть полюбуется, что наделала, но Касс как раз стояла, балансируя в одних носках, на книжном шкафу и даже не взглянула на корабль.

— Скотч, Том, — попросила она. — Подай мне, пожалуйста, скотч. Погляди — так прямо? Прямо я его приклеила?

Я поднял голову и встретился с огромными глазами красивого вороного жеребца на плакате, который Касс, расправив на стене, пыталась удержать, чтобы тот не свернулся и не перекосился. Вздохнув, я осторожно положил модель корабля, на которую потратил столько часов, в ногах ее кровати. На подоконнике для нее больше места не было — Касс уже заняла мою половину своими идиотскими разноцветными стеклянными белочками, пластмассовыми пони и толстыми лохматыми меховыми зверушками с глупыми фетровыми улыбками от уха до уха и черными глазами-бусинами.

Отступив на шаг, я сказал: «Чуть-чуть вниз тот угол, что ближе к окну, Касс». Мне было немного жаль этого коня, правда, такой сильный и лоснящийся, он был обречен собирать пыль и выцветать на стене, глядя на стеклянных белок и плюшевое зверье. Касс успела приклеить лишь два верхних угла, как вдруг сказала: «Осторожно, Том. Я спускаюсь».

— Ты сама поосторожнее, Касс! — крикнул я. Но было поздно. Она уже приземлилась обеими ногами прямо на корму моего корабля. И хотя она помогла мне собрать все осколки и щепки со своего толстого шерстяного покрывала и я потом долго хранил их в обувной коробке, но так никогда и не пытался собрать модель снова.

А тот конь давно исчез со стены. Не знаю, что с ним случилось. Теперь там все плакаты новые — лица, лица и тела. Это все реальные люди, не упомнишь, кто из них кто, но я точно видел их раньше. Белочки, зверушки и пластмассовые пони тоже исчезли. А на трюмо Касс хранит теперь маленькие тюбики, баночки и бутылочки и странной формы кисточки, хотя я не видел у нее на веках и половины тех красок, которые есть в ее баночках, и не замечал, чтобы от Касс пахло всеми этими мускусными ароматами.

Может, она из-за этого запирает свою дверь?

Ее книжные шкафы забиты яркими журналами, на обложках — фотографии всяких девиц, похожих на Касс. Журналы такие глянцевые и скользкие, что разлетелись по полу, стоило мне только открыть одну дверцу. Пришлось их все назад заталкивать. Надеюсь, Касс не заметит, что я к ним прикасался. Еще я обнаружил у нее в шкафу комиксы про кошек. Вот не знал, что Касс любит кошек! Уж и не помню, когда она в последний раз разговаривала с нашими.

Почти все в ее комнате ново для меня. Добрая половина того нарастающего прилива беспорядка у нее на полу, по поводу которого вечно ворчит мама, состоит из одежды, которую я на Касс никогда не видел. А еще по всем стенам развешаны сельские пейзажи, каких никогда не встретишь в жизни, а по полу разбросаны тетради, обложки которых она изрисовала узорами из букв собственного имени, выведя цветными фломастерами: Кассандра — Кассандра — Кассандра — зеленым, фиолетовым, синим, оранжевым, желтым и кроваво-красным. На каждую букву у нее небось ушло не меньше часа! Неудивительно, что с домашними заданиями у нее дела обстоят все хуже и хуже.