— Ну, сколько можно возиться со всякими гайками и ржавыми железками, — продолжала мама.

— Если металл корродирует, — сказал я, — его надо подержать в керосине, а потом выкрасить свинцовым суриком.

— Правильно. Это ты знаешь. А вот знаешь ты хотя бы, где находится Театр оперы и балета?

— Знаю, знаю. На Театральной площади, рядом с бензоколонкой.

Тут мама вдруг рассмеялась. Хотя ничего смешного я вроде бы не сказал. Там действительно бензоколонка есть.

— Ну какой же ты всё-таки у меня балбес, Димка, — сказала мама. — Помню, когда девчонкой была, я каждый свободный вечер то в капеллу бегала, то в театр. Не потому, что я какая-нибудь особенная. Просто друзья у меня были интересными. А куда тебя может пригласить твой Мишка, кроме как на свалку металлолома. Пойми, Дима, для человека очень много значит среда.

— И четверг, — сказал я.

Но мама на мои слова — ноль внимания. Она продолжала говорить о том, как дружба с интересными людьми прививает культуру, о том, как наши великие писатели устраивали литературные вторники, а великие музыканты — музыкальные пятницы.

А я сидел и думал: почему моя мама такая красивая и так скучно говорит. А мама у меня действительно красивая. Нет, не потому совсем, что это моя мама. Знаете, как в песенках для малышей: нет на свете лучше моей мамы. Она самая красивая, самая добрая. Ну и так далее. Совсем не поэтому. Просто бывают ведь в жизни красивые люди. Вот и мама у меня красивая. Когда мы с ней по улице в хороший солнечный день идём, я вижу, как на неё прохожие смотрят. И мне приятно.

Вообще я иногда думаю: почему говорят — красивый человек или красивый цветок. Посмотришь — действительно красивый, то есть такой, что всё время на него смотреть хочется, и тебе как-то хорошо делается, легко. А почему? Не понятно. Вот если мы скажем: это растение полезное. Тут всё ясно. Значит, из него лекарство можно сделать, или в нём нектара много — пчёлы нектар соберут, будет людям мёд. Или мы говорим: сильный человек. Тоже всё понятно. Значит, может железа много поднять, подкову согнуть. А если человек красивый, как объяснишь?

— А подарок Вере я сама куплю, — говорит в это время, мама. — Ты не сумеешь.

Вот видите. Всё уже решено. Так что лучше не спорить.

Ночью мне снилось, что я качусь на велосипеде с японского вулкана Фудзияма. Я отнимаю руки от руля, ветер толкает меня в грудь, отрывает от велосипеда, и я лечу. Ещё мне снилось, что один великий музыкант пригласил меня и Веру на музыкальный понедельник. Вера играла на электрогитаре и пела на каком-то иностранном языке. А я стучал на барабане.

И только про уроки, которые нам задали на завтра, мне не снилось ничего. А зря.

Первую двойку я получил на первом уроке.

— Титов, к доске, — сказала Мария Николаевна нехорошим голосом. Вот таким голосом в детективных фильмах говорят: «К стенке!»

— Возьми мел, пиши слова. — Она открыла мою тетрадь с диктовкой: — «Пальто. Выражение. Оттоманка…»

Я писал, и пули летели мне в спину. Было тихо, и никто даже не пытался подсказывать.

— Достаточно. Теперь отойди и посмотри, что ты написал.

Я отошёл и посмотрел. Бледные корявые буквы грустно ползли в угол доски. Если прищуриться, они походили на следы какой-то мокрой птицы.

— Мел сырой, — сказал я. — Плохо пишет.

— Ты прав, — сказала Мария Николаевна. — Очень плохо. С ошибками даже. Может быть, ты задумал реформу русского языка? Расскажи нам.

Тут бы мне помолчать. Постоять и помолчать. Тем более, что огромная красная двойка уже пылала в моей тетради. Но я бодро сказал:

— Чтобы проверить неударную гласную в корне, надо поставить её под ударение.

— Поставь, — сказала Мария Николаевна.

— П́ольта. Рожа. Атаман, — выпалил я.

Тут, конечно, смех и общее ликование. В дневнике двойка и приглашение родителям прийти в школу.

— Есть первых два очка, — шепнул Мишка, когда я сел за парту.

Но это было только началом.

Вторую двойку я получил на математике. На втором уроке. Тут всё было просто. Наш математик, Сергей Сергеевич, человек дела. Он всегда говорит: «Старайтесь отвечать ясно, коротко и точно». С ним лучше не хитрить и не тянуть резину.

Это мы все хорошо усвоили.

— Учил? — спросил он меня.

— Нет.

— Задачу решил?

— Нет.

— А пытался?

— Нет.

— Дай дневник и садись.

Вот это я понимаю! Ясно, коротко и точно.

Когда началась география, я думал, что здесь-то наконец проскочу. Янина Георгиевна сразу сказала, что сегодня большой новый материал и она начнёт с объяснения. «Ура!» — закричал я про себя и сыграл туш. Потому что, когда Янина Георгиевна объясняет, — это целый урок. Иногда вместе с переменой. Ей всегда не хватает времени. Если она рассказывает про какое-нибудь плоскогорье, то заодно мы узнаём про третий ледниковый период, про Тунгусский метеорит или про камчатские гейзеры.

Всё шло отлично.

Я рисовал на промокашке ворон, Мишка разбирал свою авторучку, а Янина Георгиевна говорила об африканских пигмеях.

А когда до конца урока оставалось минут десять, она попросила принести журнал, который она, как всегда, забыла в учительской. Зачем я сунулся?! Наверно, потому, что я уже ликовал. Я думал, пронесло.

Я не торопясь сходил за журналом, попил по дороге воды в туалете — и уже собирался сесть на место, как вдруг Янина Георгиевна сказала:

— Постой, Дима. Раз уж ты у доски, давай я тебя, голубчик, спрошу. У нас осталось как раз несколько минуток.

Это был удар — расплата за потерю бдительности. Но я ещё не верил и надеялся выкрутиться.

— Так ведь звонок сейчас, Янина Георгиевна, — сказал я. — Может, в другой раз?

— Ничего, успеем. Ты кратенько, основное. Ты ведь учил? Помнишь, я обещала тебя спросить на том уроке.

Наверняка ещё можно было выкрутиться. Потыкать указкой в карту, помычать. Ну, сами знаете. Но я как будто одеревенел. Я стоял и молчал как пень.

— Ну, что же ты, голубчик?

Я видел, как мучается Янина Георгиевна, как ей не хочется ставить мне двойку.

Но помочь я ей не мог.

Прозвенел звонок, и в моём дневнике появилась третья двойка. Это уже становилось интересным. Нет, мне, конечно, и раньше случалось получать двойки. Но вот так, на трёх уроках подряд! Такого ещё не было.

— Ты чего это, старик, разошёлся, — сказал Мишка на перемене. — Финишный спурт[2]?

— Это судьба, — сказал я.

— Да ты не нервничай, с кем не бывает. Зато теперь всё. Сейчас физкультура. А по физкультуре, сам знаешь, двоек не ставят.

Мишка был прав. Получить двойку по физкультуре трудно. Потому что Игорь Иванович их просто не ставит. Даже Сашке Веселову, который не может подтянуться на перекладине и одного раза, он никогда не ставил двойку. Единственное, чего не выносит Игорь Иванович, — это когда забывают физкультурную форму. Тут уж будь ты хоть мастер спорта, хоть чемпион Олимпийских игр, он тебе два очка зарисует. Он и урок всегда с вопроса начинает: кто забыл форму?

И вот, когда наш класс пришёл в физкультурный зал, случилось невероятное. Случилось то, чего я себе до сих пор объяснить не могу.

— Кто сегодня забыл форму? — спросил Игорь Иванович.

Тут во мне будто рычажок какой соскочил. Я шагнул вперёд и сказал:

— Я забыл.

А в это время моя форма, завёрнутая в телепрограммку, преспокойно лежала в портфеле. И я это отлично знал!

— Как это тебя угораздило форму забыть, — сказал Мишка, когда мы шли из школы.

— А я и не забывал, — сказал я.

— Как не забывал?!

— Вот так. — Я открыл портфель и показал Мишке форму.

— Ну ты даёшь, — Мишка даже растерялся. — Чего же ты тогда. А вообще правильно. Так им и надо!