— Вы же звонили по телефону.

— Да, во вторник, среду и четверг. А к пятнице понял, что думаю о тебе и днем и ночью, да так, как никогда ни о какой другой женщине. И даже растерялся немного.

— И потому в тот вечер не приехали, даже не позвонили.

— Понимаешь, до меня дошло — это что-то невиданное, какое-то новое чувство. Я пытался... рассуждать логически, найти объяснение.

— И что же, ваша логика... к чему-то вас привела?

— Увы! Лишь к осознанию полной нелогичности своего поведения: стремлюсь к тебе, а сам не еду. Но к субботе я уже не мог преодолеть этой тяги. Машину оставил на дороге, обошел, как обычно, дом — твое кухонное окно открыто. Ну, я и направился к тебе — узнать о посылке.

— О-ох! — вздохнула Пернел. Теперь и она может признаться. — А я так вам обрадовалась, что ошпарила себе руку.

— Обрадовалась мне? — повторил Хантер. — Любовь моя! — Рука его сжала ее руку. — А как твоя рука сейчас?

— Ты же поцеловал ее! — рассмеялась она.

— Да-да, помню. Я был поражен твоей нежностью... и тем, что сердце мое так билось... Я отпустил тебя, но хотел только одного — снова заключить тебя в свои объятия. И не понимал — почему не делаю этого.

— А потом что же? Понял все-таки? — Она смеялась; путы недоверия к нему совсем уже не мешали ей.

— Только одно я в ту минуту знал совершенно точно: не хочу, чтобы это ушло, кануло, как мимолетное увлечение. Почему теперь, почему ты — объяснить себе я не мог.

— И скоро тебе удалось объяснить? — Голос у нее прерывался.

— Да, моя любимая! На следующий же день.

— Когда ты зашел узнать, нет ли для тебя вестей, не звонил ли твой друг...

— Да не ждал я ни вестей, ни звонка! Тебя, тебя хотел видеть и искал предлога. Разумеется, мы тут же сцепились, а кончилось тем, что упали друг другу в объятия. И тут меня осенило: все очень просто — я влюблен в тебя по уши, предан одной тебе душой и телом.

Она молчала, только смотрела на него каким-то странным взглядом.

— Ты уже знал тогда, когда сел и...

— Да, тогда знал; понял. Сердце колотилось, все во мне ликовало — я ведь уже почувствовал твой отклик: что ты, дорогая моя, любимая, тоже любишь меня! И во всем мире нас было двое — только ты и я... И в этот момент — быть может, самый торжественный в моей жизни, — когда я пребываю буквально на седьмом небе от счастья, готов признаться тебе в любви, — что же я слышу? В самый, повторяю, ответственный миг. Моя любимая холодным, безразличным голосом осмеливается — вот именно осмеливается — спрашивать меня... о работе!..

— О, прости меня, я так виновата! — воскликнула Пернел, ужаснувшись, какую боль она ему причинила. — Я понимаю, как это взбесило тебя.

— Да, я был взбешен, это правда. Но мне следует извиниться за глупое замечание о клиентах, добивавшихся своих целей через постель. Неудивительно, что ты ударила меня!

— Я подумала — ты ответишь мне тем же!

— Я был вне себя и решил — лучше поскорее удалиться. Но не прошло и двадцати минут, как мне расхотелось уезжать в Лондон — ведь ты, твоя дверь так близко...

— Ты все еще был очень расстроен? — Она всем сердцем разделяла его тогдашнее состояние, не думая о своем, а просто веря ему.

— Еще как! — с притворной свирепостью подтвердил он. — В понедельник я в первую очередь рассмотрел просьбу Йоланда, а покончив с этим, стал все расставлять по полочкам. Во вторник утром, казалось мне, нашел ответы на все вопросы и собрался вечером ехать в Миртл. Но поговорить с тобой не терпелось, и я позвонил днем в твой офис.

— Ты был не лучшего мнения обо мне.

— О нет, ты для меня стала олицетворением всего прекрасного. Но я... в тот момент я швырнул трубку, потому что еще кипел от злости. Попросил своего секретаря позвонить Йоланду и сообщить, что дело его улажено. После этого мне становилось все хуже — то ярость, то боль, то чувство вины, — и я решил больше не встречаться с тобой.

— Мне так жаль, Хантер! — простонала Пернел.

Внутри у нее все переворачивалось, — поразительно: уверенный, сильный Хантер страдал... так же, как она сама все это время.

— В пятницу, — продолжал он, сжимая ее плечи, — я получил написанное лично Йоландом письмо с выражением благодарности, но даже не подозревал, что ты не принимала участия в его составлении.

— А сюда ты приехал вчера в полдень?

— Меня чуть удар не хватил, когда я увидел плакат «Продается» в твоем саду. Хотел тут же позвонить тебе, выяснить, в чем дело, но наш последний разговор... сама понимаешь. Время к семи, тебя нет... В страшном смятении нашел я номер домашнего телефона Йоланда, позвонил ему.

— Позвонил Майку? Ты?!

— Ну, конечно же! И правильно сделал! Мне сообщили, что ты поехала в Йовил. Адреса они не знали; не знали и фамилии твоей матери после ее замужества.

— Ах, Хантер! — задохнулась Пернел. Знай он фамилию матери, поняла она, — сразу позвонил бы ей в Йовил. А может, еще вчера приехал бы туда.

— Я даже связался с агентом по недвижимости, но и он понятия не имел, где ты находишься. И вот с тех пор, дорогая моя, я страдал в ожидании тебя, прислушивался к звукам каждой проезжающей машины.

Пернел лишь глубоко вздохнула. Он взял ее руки и долго смотрел в ее повлажневшие карие глаза.

— Неужели, дорогая моя, дорогая Пернел, я понял тебя неправильно, и ты любишь меня... «немножко»?

Пернел с трудом сдерживалась, слова признаний рвались наружу. Высказать бы ему все-все... Но ее гордость и скромность еще перевешивали ситуацию.

— Сейчас ко мне вернулась способность здраво мыслить. Скажи, верно ли, что в прошлое воскресенье, во время нашего разговора, ты была так эмоционально возбуждена, что говорила...

На сей раз Пернел собрала все свое мужество:

— Я говорила так, потому что боялась — ты догадаешься о... о том, что со мной происходит. Это такой был ужас... — Она подыскивала слова. — Я... я решила все скрывать. А вдруг вы догадаетесь... — И умолкла, внезапно охваченная последним, непобедимым смущением любви.

Но она уже сказала, конечно, больше, чем хотела, а ему все было мало, он желал слышать ее признания.

— О чем? — нетерпеливо допрашивал он.

Что ж, Хантер сделал все, что мог, чтобы победить ее настороженность, завоевать ее доверие. Она не в силах больше сдерживаться.

— Догадаетесь о том... что меня переполняет любовь к тебе! — прошептала она.

— Любовь моя! — Хантер нежно заключил ее в объятия.

Он прижимал ее к сердцу, молчал, а Пернел была на вершине счастья. Какое изумительное, радостное у него лицо... Она увидела его, когда он отодвинулся и посмотрел ей в глаза, как бы боясь поверить. Потом стал часто, нежно целовать ее, все заглядывая ей в лицо. Наконец губы их слились в долгом-долгом, самозабвенном поцелуе.

— Ты... ты уверена, дорогая? — Он все еще сомневался.

— Конечно! Да, да, да! — вскрикнула она и успела заметить новый восторг на его лице, прежде чем он опять начал целовать ее. — Но я думала, — на мгновение она оторвалась от него, — что ты уже все понял... знаешь...

— Конечно, милая моя. Я еще не весь разум растерял, — подтвердил Хантер с улыбкой, которая так давно сводила ее с ума. — Все наши разговоры... Я вспоминал их, поначалу даже анализировал. Ты проявилась в них — как сердечная, умная, красивая девушка, с тонким чувством юмора. Ведь, в сущности, наши отношения... подспудно мы наслаждались обществом друг друга. Во всяком случае, так мне казалось. Раз за разом, после наших встреч, я спрашивал себя — откуда эти наши ссоры, стычки... порой мы прямо ненавидели друг друга. Мне приходило в голову: быть может, это для тебя защитная маска, попытка не выдать свои истинные чувства?

— Я много раз отмечала, что ты очень умен, — лукаво улыбнулась Пернел, за что и была вознаграждена самыми нежными поцелуями.

Эти поцелуи довели ее до легкого головокружения, он заметил это и сразу же оторвался от нее. Впрочем, Хантер и сам, все же заметила она, нуждается в том, чтобы несколько... отдышаться после столь сильных переживаний.