Из-за угла трехэтажного кирпичного дома осторожно выглянул человек с иглолучевым пистолетом в вытянутой руке. От него, низко пригибаясь, в разные стороны разбегались прохожие. Ефремов заметил противника, тут же нырнул через спинку сиденья, и, прежде чем он успел упасть рядом с Олландом, лобовое стекло не выдержало и осыпалось. Пассажирское сиденье задымилось десятком прожженных отверстий. Все, кто еще секунду назад глазел на автоаварию, втянув головы в плечи, бросились с улицы, словно тараканы от включенного света.

Суворин вскинул скорострельное протонное ружье и всадил в угол дома длинную очередь. Кирпич брызнул мелкой красной крошкой, нападавшего окутало розово-дымное облако, он спрятался за домом.

«Метров сорок будет, — прикинул расстояние до стрелка майор. — Водителя снял с первого выстрела. Бьет наверняка, держится уверенно, ответного огня не боится, но и не подставляется».

Улица опустела, словно на ней никого и не было. Времени на принятие решения не осталось. Справа от микроавтобуса арка двора, его как будто специально остановили возле нее. Через дорогу сапожная мастерская.

— Выходим, — объявил Ефремов. — Через дорогу мастерская. Бойко, Серегин — тыл и фланги, Суворин, я — фронт, Лукин, ведешь Олланда. Пошли!

Задние двери микроавтобуса распахнулись. Первыми выпрыгнули Ефремов с Сувориным и тут же открыли беглый огонь по вновь появившемуся стрелку. Бойко и Серегин, рыская стволами по окнам и пустой улице, прикрывали тыл и фланги, Лукин, заставляя Олланда пригнуться как можно ниже, подталкивал его к сапожной мастерской.

Майор услышал за спиной вой полицейских сирен, скрип резины по асфальту, и через секунду на улицу въехали две полицейские машины. Дверь сапожной мастерской оказалась закрытой, Лукин ногой вышиб засов, вошел первым. Ефремов на секунду обернулся:

— За дверь!

Суворин втолкнул в мастерскую Олланда. Следом за ним ворвались Бойко и Серегин.

Из-за угла дома выскочил стрелок и с той же, что и прежде, невероятной скорострельностью четыре раза выстрелил в майора. Ефремов упал на левый бок, перекатившись, встал на одно колено и нажал на спуск. Он готов был поклясться, что поток протонных пучков из его ружья по крайней мере задел стрелка, если не сказать изрешетил. Но стрелок, словно лодка, скользящая по зеркалу пруда, пересек улицу и скрылся в переулке.

Ефремов обернулся. За спиной, одна за другой, тихо урча двигателями, стояли две полицейские машины. Из мастерской, низко пригнувшись, показались Бойко и Суворин, на все уже было кончено. Ефремов поднялся на ноги, все еще готовый к схватке, двинулся к месту, откуда по ним вели огонь. Следом за ним, держа правый фланг, шел. Суворин. Лукин остался с Олландом в мастерской, Бойко двинулся к полицейским машинам, Серегин продолжал стоять у двери мастерской.

В двух патрульных машинах сидели четыре трупа.

Через пять, может, через семь минут улица была оцеплена двойным кольцом полицейских. Журналисты безуспешно пытались пробиться за оцепление, Олланд и десантники рассказывали полицейским офицерам, что и как случилось, жильцы с любопытством наблюдали за происходящим из окон своих квартир. Подъехал начальник полиции, за ним мэр. Чья-то отвратительная выходка сегодня многим испортила настроение.

— Черт знает что, — растеряно пролепетал Булле. — Бандитский налет на представителя департамента межнациональных и религиозных конфликтов… это политическое самоубийство для любой из конфликтующих сторон. Они только начали договариваться…

— Если вы считаете произошедшее обычной засадой, то вы сильно ошибаетесь, господин мэр, — сказал Ефремов.

— Что вы хотите сказать?

— Что ваши конфликтующие стороны — обычные ополченцы, которым дали в руки оружие, а чаще всего вместо оружия предложили взять палки и камни. Максимум, на что они способны, — идти стенка на стенку. Или все на одного. А что имеем мы? Один человек с иглолучевым пистолетом совершает нападение на представителя департамента межнациональных и религиозных конфликтов, которого охраняют пять десантников. Наш водитель убит с первого выстрела. Когда мы открыли ответный огонь, нападавший не ретировался, а всего лишь ушел с линии огня. Затем он выходит на открытое пространство, под прицельным огнем делает четыре выстрела, и в патрульных машинах четыре трупа. У всех перебита центральная артерия. От стрелка до меня метров сорок, от меня до патрульных машин метров тридцать — тридцать пять. Итого около восьмидесяти.

— Снайпер? Снова маньяк? — предположил Булле.

Ефремов покачал головой.

— Он стрелял из иглолучевика. Интервал между выстрелами меньше секунды. Ответный огонь, стрельба в движении. Обратите внимание, что первая машина почти закрывает вторую. То есть стреляя по полицейским второй машины, он целился сквозь стекла первой.

— И что это значит? — спросил Олланд.

— Это значит, что работал профессионал высшей квалификации. Я бы так не сумел.

— С сегодняшнего дня вас будут сопровождать два патрульных броневика, — сказал Родригес.

— Азиз, если кто-то захочет меня убить, он просто взорвет машину.

— Значит…

— В броневике я ездить не стешу! — Герхард повернулся к мэру. — Господин Булле, если мое присутствие в городе нежелательно, я могу сегодня же уехать. Так и передайте заинтересованным сторонам.

— Я понял вас, господин Олланд.

Наблюдателю был предоставлен новый автобус и все же навязана охрана. Олланд хотел отказаться, но Родригес настоял на том, чтобы хотя бы сегодня его сопровождали полицейские. На этот день у Герхарда больше не было никаких планов, и он поехал в гостиницу.

Десантники, как показалось Олланду, хоть и отреагировали мгновенно, восприняли нападение достаточно спокойно. Для них это была обычная работа. Чуть ли не выезд на полигон. Отстрелявшись, противник скрылся, десантники перезарядили оружие и приготовились к новому нападению. Герхард знал всего несколько русских слов, но, как ему показалось, Ефремов оценил работу своих бойцов на «хорошо».

Олланд же чувствовал себя не совсем уютно. Всякий раз, когда в него стреляли, он чувствовал себя неуютно…

Микроавтобус неспешно катил по проспекту Де Голля. Спереди шла патрульная машина, еще две ехали чуть позади.

— У вас есть предположения… — начал было Олланд, но Ефремов ответил, не дослушав вопроса:

— У меня есть уверенность. Это был кибер.

— С чего вы взяли?

— Никто из воюющих сторон не выиграет от вашей смерти, скорее проиграет. Нападение совершено одиночкой, а не группой лиц, что нехарактерно ни для ашатов, ни для имлинов. Судя по характеру исполнения, расчет был на точечный удар. В ответ нападавший получил прицельный огонь из протонных ружей. У него была возможность вас подстрелить, по крайней мере теоретическая, когда мы уводили вас с улицы, но стрелок зачем-то убил четырех полицейских, судя по всему, абсолютно случайно здесь оказавшихся. Все произошедшее наводит на две мысли. Или нас с кем-то перепутали, или это была акция устрашения.

Именно об этом Олланд и думал с той минуты, как нападавший скрылся. Ефремов только подтвердил его догадку.

— Значит, вы уверены, что это был кибер?

— Я попал в стрелка, в переулке есть следы крови. По моим предположениям, ранение достаточно серьезное. Но это не помешало ему скрыться. Обычный человек остался бы лежать на асфальте.

Олланд ничего не ответил.

До отеля добрались без приключений.

9 августа

18 часов 17 минут

На захламленном полу давно разграбленного, а позже и сожженного магазина лежали два обезглавленных трупа. Оба мужчины. Никаких документов, никаких личных вещей. Но опознать личности погибших оказалось несложно. Это были тела японских тележурналистов, больше трех месяцев работавших в Пешковеце. Головы найти так и не удалось, хотя по приказу Родригеса полицейские обнюхали каждый квадратный сантиметр в радиусе полукилометра.

Как ни старалась полиция, разогнать толпу живших на этой и соседних улицах ашатов она не смогла. А толпа меж тем гудела версиями произошедшего, одна невероятнее другой. Естественно, ашаты склонялись к тому, что такое чудовищное преступление могли совершить только имлинские ублюдки. Зачем? А сумасшедшие. Вчера на рыночной площади еще один имлин сошел с ума и начал стрелять по прохожим из охотничьего ружья. Троих убил, одиннадцать человек ранил. Полиция темнит, говорит, что это был курд, но какой, к черту, курд, если все видели, что это был типичный имлин? Сейчас его прячут в психиатрической клинике округа.