И Протопопова Григорий Ефимович не обошел своим вниманием: практически при каждой встрече он пророчески предвещал ему то служебные неурядицы (в министерстве внутренних дел), то семейные дрязги (скандалы, устраиваемые женой, уже стали притчей во языцех для многочисленной протопоповской родни), то тяжелые душевные срывы (Протопопов неоднократно посещал частную клинику тибетского целителя Жамсарана Бадмаева). Распутин своим умом дошел до понимания двойственности натуры Протопопова; тот то требовал от старца протекции в царской семье, то в открытую рассуждал о необходимости «ограничить влияние Григория на императорскую фамилию». Подобная игра в двойные стандарты долго продолжаться не могла. Распутин поставил точку в отношениях с неблагодарным министром и политиком решительно и бескомпромиссно. Как-то раз в один из теплых весенних вечеров, во время не очень шумного застолья Григорий Ефимович, ведя глазами по немногочисленной ватаге гостей, остановил свой взгляд на захмелевшем Протопопове:

— Что же ты, пес паршивый, ешь, пьешь у меня и сам же архаровцев своих заставляешь статейки скабрезные про меня строчить.

— Неправда ваша, Григорий Ефимович.

— Что? Не так, говоришь? Неправда, говоришь?.. А третьего дня…

(В одном столичном малочитаемом издании появилась очередная, посвященная похождениям старца статья, подписанная псевдонимом.)

— Это без моего ведома, Григорий Ефимович, — Протопопов развел руками, — разве за всеми уследишь?

Распутин набычился, гости притихли, ожидая неминуемой развязки.

— Видел я, Саша, — Распутин прикрыл глаза рукой, — венец терновый над твои челом; кровь видел, шмели жалят. Темнота все накрыла… и мрак, мрак!.. — Григорий сорвался в крик.

В комнате воцарилась полная тишина: никто не осмелился даже шевельнуть пальцем.

— Смерть твоя тобой порождена… Чрез ложь свою, насилие и погибнешь… — Распутин откинулся на спинку стула.

Еще секунда, и старец погрузился в глубокий сон. Через двадцать минут гости разошлись, последним ушел Протопопов. Когда он выходил, Распутин неожиданно открыл глаза и быстро перекрестил его.

Ровно через два с половиной года, в октябре 1918-го, бывший министр внутренних дел был расстрелян по приговору Советской власти. Говорят, что судили его именно те, кого еще недавно арестовывали по прямому указанию Протопопова.

Болезненное падение с заоблачных вершин на бренную землю Григорий Распутин обещал и извечным своим оппонентам — упомянутым уже В. А. Маклакову, Г. Щегловитову и А. Н. Хвостову.

— Не видать вам, братья, кущ небесных… Ждут вас тяготы неземные и смерть лютая… Воздадут вам за мои горести… По делам вашим и… — Возгласы эти сопровождали каждую, порой случайную встречу старца с могущественными министрами.

И действительно, все трое погибли в подвалах Лубянки в 1918 году.

И еще одно историческое лицо — директор департамента полиции Степан Белецкий. На первый взгляд он напоминал невыспавшегося бульдога, недоверчиво взирающего на мир сквозь щелки глаз. От его фигуры веяло чем-то недобрым, неискренним; казалось, что пиджак, ловко охвативший его мощные плечи, с трудом сдерживает тугую плоть, способную вырваться из очерченных портным швов и заполнить собой все окружающее пространство. Белецкий всегда расценивал Распутина как собственного врага, вынашивая планы ликвидации старца — и морально, и физически. И в то же время мог запросто позволить себе нежданно заявиться к нему на Гороховую в гости. Не вникая в подробности интриг вокруг своего имени, Григорий Ефимович оставался радушен и откровенен ко всем и со всеми. Откровенность эта многим приходилась не по душе, но распутинская прозорливость вызывала живой интерес у всех, даже у таких скептиков, как Степан Белецкий.

— Знаю, Степа, что за порядком блюдешь. Богоугодное это дело… Но не ведаешь, наверное, что червячок твое яблоко точит…

Белецкий заиграл желваками, занервничал. Уже месяца два, как из его ведомства происходила серьезная утечка информации: ряд осведомителей «вышли из игры» и пропали без вести; две облавы, с такой тщательностью подготовленные, завершились ничем; двум транспортам с оружием и нелегальной литературой удалось проскользнуть из-за границы мимо расставленных полицейских и пограничных засад. Кто-то предупреждал о готовящихся операциях, но кто и как? Уж не об этом ли старец?

— Ты, Распутин, не юли, не ходи вокруг да около… Ты конкретно.

— Конкретно, это ты, Степа, можешь. Ты — большой человек, тебе и карты в руки. Но особо не размахивай, не зарывайся… Артель твоя скоро прикажет долго жить. Понял? Ась?

— Слушай, ты! — Белецкий закипал. — Ты мне зубы не заговаривай. Что ты мне отходную поешь, я тебя еще переживу.

Распутин скромно пожал плечами:

— На все воля Божья. Но чую я, что нам обоим предстоит принять смерть лютую.

Белецкий сжал огромные кулаки:

— Не знаю, как тебе, но я еще пожить хочу.

— Еще раз скажу, — Распутин отвел взгляд в сторону, — на все воля Божья…

В 1917 году департамент полиции был ликвидирован, а Белецкого расстреляли год спустя.

Статс-секретарю Александру Сергеевичу Танееву, светскому композитору, знатоку придворных интриг, столичных слухов и провинциальных сплетен, большому другу графини Игнатьевой и отцу Анны Вырубовой, при первой же встрече Распутин, мельком взглянув на него, высказал в три приема:

— Хитрый ты, но скоро поглупеешь. А помрешь быстро и легко. Ляжешь вечером и не встанешь. Я так вижу…

Так и случилось. Танеев умер тихо и спокойно — во сне.

Распутин, мрачный, больной и чем-то недовольный, 15 (по новому стилю 28) июля 1914 года вернулся из родного Покровского в Петербург (чтобы через неделю снова уехать обратно в Тобольскую губернию). Дню этому было суждено войти в историю.

Пока Распутин ехал к себе на извозчике по широким, но пустынным улицам Петербурга (население разъезжалось на дачи и на «юга», отдыхать), на другом конце Европы, на узкой и пыльной улице Сараево к автомобилю австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда бросился боевик из сербской (ох уж эта Сербия!) террористической организации «Единство или смерть» Чабринович. Забросав охрану эрцгерцога самодельными бомбами, он нырнул в ближайший переулок, а его «коллега» Гаврило Принцип, используя панику, двумя выстрелами из револьвера убил эрцгерцога и его жену. Первая кровь!

В Петербурге Григорий Ефимович был неспокоен, постоянно оглядывался по сторонам, чего-то опасаясь, прежде чем выйти из дому, спрашивал: «Рожи, рожи не видно?»

Никто не мог понять, что он имеет в виду.

22 июня (5 июля), провожаемый группой поклонниц и репортерами из столичных и провинциальных газет, выехал с дочерьми в родное Покровское.

Через неделю из далекой Сибири пришло срочное сообщение: 29 июня (12 июля) на Григория было совершено покушение. Некая Хиония Гусева (по одной версии — 42, по другой — 28 лет) ударила Распутина солдатским тесаком в живот. Гусеву скрутили местные крестьяне, и только вмешательство полиции спасло ее от расправы односельчан Распутина. Перед отправкой в тюрьму отчаянная террористка успела дать интервью петербургскому журналисту Давиду Фельдману, объяснив, что «убийством антихриста» хотела положить конец злу и обману, «который опутал всю Россию»…

Распутин, получив удар тесаком, собрав все силы, успел прошептать: «Бог ее лишил разума» — и потерял сознание.

Психиатрической экспертизой Хиония Гусева была признана невменяемой и помещена в больницу. О ее дальнейшей судьбе ничего не известно.

Ранение оказалось не смертельным, помогла и вовремя сделанная операция на брюшной полости, и сильный организм Распутина начал возвращаться к нормальному состоянию буквально через несколько дней.

— То, что произошло с ним, не может не предвещать что-то ужасное, — расходились слухи, — старец сам об этом говорил.