Перелистав не исчезнувшие из истории немногочисленные страницы житий русских женщин-юродивых, удивительных и странных, можно сделать вывод… Этим мужественным женским душам свойствен единый род ни на что не похожего общественного служения: утешать и исцелять тела и души всех страждущих, имея на то необыкновенные дары — прозорливость, смирение и величайшую любовь к людям.
Как уже говорилось, никто не знает не только точной даты, но даже года рождения блаженной Ксении. Сопоставив различные противоречивые свидетельства, можно сказать лишь, что родилась Ксения Григорьевна в Петербурге между 1719–1730 годами. Народная память не сохранила никаких сведений о том, кем была блаженная по происхождению, кто являлся ее родителями, где она получила воспитание и образование. Скорее всего, Ксения принадлежала к дворянскому званию, так как мужем ее был полковник Андрей Федорович Петров, служивший также придворным певчим.
Ксения Григорьевна прожила в супружестве с Андреем Федоровичем три с половиной года.
Детей они не имели. Отношения супругов были идеальными. Ксения Григорьевна очень любила своего супруга. Это было родство душ, они не могли жить друг без друга.
Андрей Федорович продолжал свою полковничью службу, пел в придворном церковном хоре, а Ксения Григорьевна заведовала хозяйством, помогала бедным, читала с мужем духовные книги и нередко совершала настоящие подвиги любви и милосердия по отношению к ближним. Жизнь их текла тихо и мирно в небольшом домике на Петербургской стороне, купленном Андреем Федоровичем на приданое своей жены.
Поскольку в дальнейшем Ксении суждено было проходить свои земные мытарства именно на Петербургской стороне, имеет смысл дать этому району столицы Петровой характеристику, чтобы понять, какого рода народ жил там в середине XVIII века.
Сразу после основания города Петербургская сторона стала лучшей его частью: здесь находился дворец Петра Великого, жили именитые люди, что видно из названий дворянских улиц. Но впоследствии дворцы начали строить на противоположной стороне, и город, торгуя с Москвой и центральными губерниями России, стал расширяться к Московской заставе.
Петербургская сторона, отрезанная от центра рекой, повернутая к северу, к бесплодным финским горам и болотам, пришла в запустение и сделалась убежищем бедноты. Какой-нибудь бедняк-чиновник, откладывая несколько рублей из своего скудного жалованья, собирал наконец маленький капиталец, покупал за бесценок кусок болота на Петербургской стороне, мало-помалу выстраивал на нем из дешевых материалов деревянный домишко и, дослужив до пенсии и седых волос, переезжал в свой дом доживать век. Так выстроилась большая часть Петербургской стороны.
Здесь жили мастера без подмастерьев и работников, горничные без барынь и барыни без горничных. Бедный чиновник-мечтатель, бросивший свой родной город и приехавший в столицу искать счастья, после того как рушилась последняя надежда, переселялся на Петербургскую сторону, которая своей заброшенностью напоминала пенаты и представляла самые дешевые комнаты.
Освистанный актер, непризнанный поэт, оскорбленная девушка убегали на Петербургскую сторону, расселялись по мезонинам и предавались сладостным фантазиям. В их компании мог оказаться и несчастный купец-банкрот. Многих обитателей Петербургской стороны можно назвать «несчастненькими».
И пейзаж был неказистый: сады без деревьев и деревья без садов; речка Карповка, в которой иногда не бывало совсем воды; улицы и переулки, постоянно покрытые глубокими лужами, в которых плавали утки…
Современным исследователям удалось точно установить, где находился дом Ксении: на углу Петровской (ныне Лахтинской) и Большого проспекта. Сейчас на этом месте разбит сквер.
История Ксении так поразила воображение современников, что породила различные легенды.
Рассказывали, что когда-то жила счастливая супружеская чета, словно сошедшая со страниц романа. Муж Андрей Федорович Петров так любил жену, что и представить себе невозможно, а жена Ксения Григорьевна так любила мужа, что и вообразить нельзя. Вдруг ни с того ни с сего муж помер, а жена съехала с ума от печали и вообразила, что она не Ксения Григорьевна, а Андрей Федорович, что Андрей Федорович не умер, а только обратился в нее, в Ксению. На свое прежнее имя она не откликалась, а когда говорили ей: «Андрей Федорович», отвечала: «Ась?» И носила вдова мужское платье. Народ сходился посмотреть на нового Андрея Федоровича, а саму улицу прозвали «Андрей-Петровой» (заметим, что извозчики не ехали туда ни весной, ни осенью, боялись грязи по колено)…
Рассказывали и по-другому… На четвертом году счастливого супружества Андрей Федорович смертельно заболел «жаром», он весь горел, видимо, это был тиф. Ксения дни и ночи проводила у постели больного, отказываясь от сна и пищи. Она совершенно себя забыла, не чувствуя утомления и не зная отдыха, но состояние мужа с каждым днем становилось хуже и хуже. Однажды ночью он потерял сознание и тихо скончался.
Но за час до смерти Андрей Федорович очнулся и в полном сознании велел позвать священника: исповедовался, причастился Святых Тайн и, подозвав жену, благословил ее. Рыдающая Ксения припала к хладеющему телу и всю ночь не могла оторваться от дорогого покойника. Всем она казалась потерявшей рассудок.
В ту ночь Ксения Григорьевна рассталась не только с мужем, но и со своей молодой привольной жизнью. Она перестала жить как жена или вдова полковника, а преобразилась в юродивую рабу Божию Ксению, которой предстояло совершить долгий, сорокапятилетний путь сурового подвижничества и скитаний. В одну ночь в душе Ксении совершился удивительный переворот.
Превращение духовное, внутреннее отразилось и на внешности Ксении Григорьевны. И на следующий день она стала неузнаваема: постарела и поседела, будто прожила пятьдесят лет.
— Нет, Андрей Федорович не умер, — сказала она окружающим. — Умерла Ксения Григорьевна, а Андрей Федорович здесь перед вами, он жив и будет жить еще долго, будет жить вечно…
На третий день, когда Андрея Федоровича повезли хоронить на кладбище, Ксения провожала его гроб в его платье. Белье, камзол, кафтан, штаны и картуз — все было мужнино. Она и походила теперь на Андрея Федоровича и стала откликаться на его имя.
— Ась, что вам? — говорила она.
Когда ее называли Ксенией, она махала руками и кричала:
— Оставьте, не троньте покойницу! Зачем вы ее тревожите? Что она вам сделала, прости, Господи?!
На похоронах Ксения уже не казалась такой убитой горем, как в первый день, хотя все признавали, что с ней произошло что-то неладное и она «на себя не походит». Ее сочли лишившейся рассудка из-за внезапной смерти любимого мужа. Ксения твердо шла за гробом, лицо ее сделалось неподвижным, появились глубокие складки на лбу и около рта (такой ее теперь пишут на иконах). Здесь же, на кладбище, она просила молиться за упокой души рабы Божией Ксении, приговаривая:
— Бедный Андрей Федорович осиротел, один остался на свете…
Особенное участие в судьбе и горе Ксении Григорьевны приняла Прасковья Ивановна Антонова, вдова унтер-офицера, снимавшая в доме Андрея Федоровича квартиру. Она была женщиной высоконравственной и искренне верующей. Антонова пробовала развлечь молодую вдову, но, как видно, та не нуждалась ни в каком людском утешении.
— Как же ты жить будешь, матушка? — спрашивала Антонова.
— Похоронила свою Ксеньюшку, теперь Андрею Федоровичу ничего не надобно. Дом я подарю тебе, Прасковьюшка, только ты бедных даром пускай, вещи сегодня же раздам все, а деньги в церковь снесу, пусть молятся об упокоении рабы Божией Ксении, — отвечала вдова.
— И полно, милая, — не уступала подруга, пытаясь образумить молодую женщину, — не дело говоришь.
— Как не дело? Что ты, Прасковья! Помогать бедным не дело? Да разве ты не жила всю жизнь для бедных?
— Помогать и ты будешь, только не след отдавать все. Как же сама-то будешь?
— Господь питает птиц небесных, а я не хуже птицы. Пусть воля Его будет…
