– Не только это, – произнесла она загадочно.

Отыскивая какой-нибудь добавочный, потаенный смысл в этих словах, Макс глядел ей в глаза, но те, лишившись всякого выражения, опять уставились в какую-то точку над его правым плечом. Болеро кончилось. Они разомкнули объятия, хоть и по-прежнему стояли напротив друг друга, покуда оркестр настраивал инструменты, готовясь к следующему номеру. Он снова взглянул на великолепное колье. На миг ему показалось, будто женщина перехватила его взгляд.

– Довольно, – сказала она вдруг. – Благодарю вас.

Под куполом, расписанным облупившимися фресками, на верхнем этаже старого дома, куда ведет мраморная лестница, располагается зал периодики. Поскрипывая рассохшимся паркетом, Макс Коста с тремя подшивками журнала «Скаччо Матто»[9] проходит через зал, усаживается там, где посветлее, – у окна, откуда виднеются полдесятка пальм и бело-серый фасад церкви Сан-Антонио. На столе, кроме переплетенных годовых комплектов, футляр с очками для чтения, блокнот, шариковая ручка, несколько газет, купленных в киоске на виа ди Майо.

Спустя полтора часа Макс откладывает ручку, снимает очки и, потерев усталые глаза, смотрит на площадь, на удлиненные послеполуденным солнцем тени пальм. К этой минуте шофер доктора Хугентоблера знает едва ли не все, что написано о шахматисте Хорхе Келлере, который следующие четыре недели здесь, в Сорренто, будет играть с чемпионом мира Михаилом Соколовым. В журналах много фотографий Келлера: почти на всех он сидит перед доской; на иных он еще совсем юн, почти подросток, вступающий в единоборство с матерым противником. Последняя по времени фотография опубликована в сегодняшнем номере местной газеты: в холле отеля «Виттория» стоит Келлер с двумя женщинами – теми самыми, с которыми увидел его Макс на площади Тассо; да и пиджак на нем тот же, что и тогда.

«Келлер, родившийся в 1938 году в Лондоне в семье чилийского дипломата, поразил шахматный мир своей победой над гроссмейстером Решевским (США), проводившим в Сантьяго сеанс одновременной игры. Ему было тогда только четырнадцать лет, а в следующее десятилетие он совершил ошеломительный взлет, превратившись в одного из самых феноменальных шахматистов всех времен…»

Взлет взлетом, но Макса сейчас интересует не столько спортивная биография, сколько сведения о его семье. И вот он наконец находит их. И «Скаччо Матто», и остальные газеты, освещающие «Приз Кампанеллы», единодушно сходятся в том, что после развода с мужем, чилийским дипломатом, огромный вклад в карьеру сына внесла его мать:

«Супруги Келлер расстались, когда мальчику было семь лет. Мерседес Келлер, унаследовавшая от первого мужа, погибшего в гражданской войне в Испании, крупное состояние, сумела обеспечить сыну великолепные условия для подготовки. Когда обнаружилось, что мальчик исключительно одарен, она нашла ему лучших наставников, возила на разнообразные турниры в Чили и за ее пределами и сумела убедить гроссмейстера Эмиля Карапетяна, чилийца армянского происхождения, стать тренером сына. Юный Келлер не обманул возложенных на него ожиданий. Он легко побеждал сверстников и под руководством матери и маэстро Карапетяна, которые и по сей день сопровождают его, быстро добился впечатляющих успехов…»

Выйдя из библиотеки, Макс садится в машину и едет к Марина-Гранде, где паркуется возле церкви. Затем направляется в тратторию Стефано, в этот час еще закрытую для посетителей. Он закатал рукава рубашки на два витка манжет, тужурку снял и перекинул через плечо и с удовольствием вдыхает солоноватую свежесть бриза. На террасе маленького ресторана официант расстилает скатерти, раскладывает приборы на четырех столиках почти у самой воды, рядом с вытащенными на берег рыбачьими лодками и громоздящимися тут же грудами сетей с пробковыми поплавками и яркими флажками.

Хозяин по имени Ламбертуччи в ответ на его приветствие что-то бурчит, не отрываясь от шахматной доски. Макс здесь – свой человек и потому бесцеремонно проходит к кассе за стойкой, бросает на нее тужурку, сам наливает себе вина и со стаканом в руке присаживается за стол, где владелец заведения всецело поглощен первой из двух ежедневных партий, которые на протяжении вот уже двадцати лет играет с капитаном Тедеско. Антонио Ламбертуччи – лет пятьдесят: он тощий, нескладный, в несвежей футболке, открывающей армейскую татуировку – память о тех временах, когда он воевал в Абиссинии, после чего попал в лагерь военнопленных в Южной Африке, а по возвращении женился на дочери Стефано, хозяина траттории. Черная повязка на месте левого глаза, потерянного в бою под Бенгази, придает его противнику довольно зловещий вид. Обращение «капитан» не с ветру взято: Тедеско, уроженец Сорренто, как и Ламбертуччи, в самом деле воевал в этом звании, пока трехлетний плен в Дурбане, где у обоих не было никаких иных развлечений, кроме шахмат, не покончил с субординацией и, значит, с титулованием. В отличие от Макса, который знает лишь, как ходят фигуры, а в тонкостях игры разбирается слабо, хоть сегодня и пополнил свои представления на этот счет больше, чем за всю предшествующую жизнь, эти двое пользуются репутацией истинных знатоков. Они – члены местного шахматного клуба и всегда в курсе дела насчет чемпионатов, турниров, гроссмейстеров и прочего.

– Что собой представляет Хорхе Келлер?

Ламбертуччи вместо ответа снова неразборчиво бурчит, раздумывая над ловушкой, которую, судя по всему, строит ему ход соперника. Но вот решается наконец и делает ход. Происходит быстрый обмен фигурами – и вот уста капитана роняют бесстрастное «шах». Спустя десять секунд Тедеско укладывает фигуры в коробку, а Ламбертуччи ковыряет в носу.

– Келлер? – говорит он. – У него большое будущее. Станет чемпионом мира, если сумеет, конечно, свалить русского… Блестящий шахматист, из молодых, да ранний и не такой сумасброд, как этот… Фишер.

– А правда, что он начал чуть ли не в детстве?

– Говорят… Насколько я знаю, были четыре турнира, на которых раскрылся его феноменальный дар, а было ему тогда пятнадцать-восемнадцать лет. – Ламбертуччи глядит на капитана, как бы прося подтвердить, и принимается считать, загибая пальцы: – Международный в Порторосе… Мар-дель-Плата… международный чилийский… матч претендентов в Югославии…

– И не проиграл никому из грандов, – добавляет Тедеско.

– А это кто? – спрашивает Макс.

Капитан улыбается – мол, знаю, о чем говорю.

– Это – Петросян, Таль, Соколов… Лучшие в мире шахматисты. Ну а его окончательное посвящение состоялось четыре года назад в Лозанне, где он победил Таля и Фишера на турнире из двадцати партий.

– Наголову разбил, как говорится, – подчеркивает Ламбертуччи, который уже сходил за бутылкой и сейчас вновь наполняет стакан Макса.

– Да, там были самые первачи, – подводит итог Тедеско, округляя единственный глаз. – А Келлер разделал их, что называется, под орех: двенадцать партий выиграл, семь свел к ничьей.

– И чем же он берет?

Ламбертуччи с любопытством оглядывает Макса:

– У тебя что, выходной сегодня?

– Выдалось несколько свободных дней. Хозяин в отъезде.

– Тогда оставайся ужинать. Есть пармезан с баклажанами и заслуживающая внимания бутылочка «Таураси».

– Спасибо, не могу. Надо кое-какими делами заняться на вилле.

– Раньше тебя вроде не интересовали шахматы.

– Ну… Сам понимаешь… – Макс с меланхолической улыбкой подносит к губам стакан. – Кампанелла и все такое прочее. Пятьдесят тысяч долларов – деньги немалые.

Тедеско с мечтательным видом снова вращает глазом:

– Еще бы. Любопытно, кому они достанутся.

– Так все же в чем его сила? – допытывается Макс.

– Ну-у, условия у него для подготовки замечательные… хорошо натренирован… – отвечает Ламбертуччи и, пожав плечами, оборачивается на капитана: добавь, мол, подробностей, если есть.