– А подлинное танго – это танец компадре и компадрито? – спросил Армандо де Троэйе.

– Так было раньше. Те, первые, танго были откровенно непристойны: пары прижимались друг к другу более чем вплотную, переплетали ноги, вращали бедрами, как это принято в негритянских плясках. Немудрено, если вспомнить, что их первыми партнершами были девицы из публичных домов.

Краем глаза Макс перехватил улыбку Мечи – одновременно пренебрежительную и заинтересованную. Ему и раньше приходилось видеть такие улыбки у дам одного с ней круга, когда речь заходила о чем-то подобном.

– Ну да, отсюда и пошла дурная слава… – сказала она.

– Разумеется, – ответил ей Макс и продолжал, из деликатности обращаясь к мужу: – Знаете ли вы, что одно из первых танго называлось «Дай марочку»?

– Марочку?

Жиголо, метнув на нее искоса еще один быстрый взгляд, замялся, подбирая подходящие слова.

– Ну, – вымолвил он наконец, – это билетик, который мадам… хозяйка заведения выдает девицам за каждого принятого клиента, а девицы вручают своим котам для отчета…

– Кому? – переспросила женщина.

– По-французски это maquereau, – пояснил ей муж. – Сутенер.

– Спасибо, дорогой, я прекрасно поняла.

И даже когда танго, ставшее популярным, начали танцевать на домашних праздниках и семейных вечерах, продолжал Макс, такие вот резкие остановки были запрещены как неприличные. В его детстве танго танцевали только на утренниках, устраиваемых испанскими или итальянскими землячествами, либо в борделях, либо на холостых квартирках молодых шалопаев со средствами. И сейчас, хоть танго триумфально пришло на сцены театров и в бальные залы, еще остаются под запретом определенные па – корте и кебрада. Ну, вульгарно выражаясь, нельзя просовывать ногу меж колен партнерши. Чтобы попасть в приличное общество, танго пришлось поступиться характером. Оно, как будто утомившись, сделалось менее стремительным и не таким сладострастным. И вот оно-то, укрощенное и одомашненное, попало в Париж и обрело славу.

– И превратилось в тот монотонный танец, который мы видим в салонах, или в ту пародию, которую демонстрирует на экране Валентино[16].

Медовые глаза смотрели на него пристально. Зная это, стараясь избегать встречи с ними и сохранять, насколько это возможно, спокойствие, Макс вытащил портсигар и открыл его перед Мечей. Она взяла турецкую сигарету, муж последовал ее примеру и, дождавшись, когда она вправит свою в мраморный мундштучок, щелкнул золотой зажигалкой. Меча, чуть наклонившись вперед, поймала огонек, потом вскинула голову и снова взглянула на Макса сквозь первое облачко дыма, в потоке света из иллюминатора ставшего плотным и голубоватым.

– А в Буэнос-Айресе? – спросил Армандо де Троэйе.

Макс улыбнулся и, осторожно постучав кончиком сигареты о крышку портсигара, тоже закурил. Новый поворот разговора позволил ему опять взглянуть в глаза Мечи. Он смотрел на нее и держал улыбку не меньше трех секунд. Потом повернулся к мужу.

– Среди обитателей предместий до сих пор принято перегибать партнершу в поясе и просовывать колено между ее ногами. В социальных низах еще сохраняются последние остатки старого танго… А то, что делаем мы, – на самом деле бледная тень этого. Не более чем элегантная хабанера.

– И с текстами произошло нечто подобное?

– Да, но относительно недавно. Поначалу была только музыка или театральные куплеты. Когда я был еще ребенком, танго только-только начинали петь, и слова неизменно были малопристойные, лукавые – двусмысленно-похабные истории, которые рассказывались от лица циничных проходимцев…

Он замолчал, засомневавшись на миг, что продолжать будет уместно.

– И что же?

Это произнесла Меча, играя серебряной ложечкой. И Макс решился.

– Ну… Стоит только вспомнить, что некоторые невинные на первый взгляд названия – «Ветерок слабоват, а пыль столбом», или «Семь дюймов», или «Немытая рожа» – на самом деле значат совсем другое. Или «Раковина Лоры».

– Кто такая эта Лора?

– «Проститутка» – на воровском арго. Гардель[17] часто использует его в своих танго.

– А раковина?

Макс, не отвечая, взглянул на де Троэйе. Усмешка позабавленного композитора превратилась в широкую улыбку.

– Понятно, – сказал он.

– Понятно, – через секунду повторила она. И не улыбнулась.

Танго чувствительное, продолжал Макс, – недавнее явление. Слезливые баллады, где непременно действуют бандиты-рогоносцы и сбившиеся с пути женщины, обрели популярность благодаря Гарделю. И под его пером цинизм преступника стал жалостным и меланхоличным. За поэтами такое водится.

– Мы с ним познакомились два года назад, когда он гастролировал в Мадриде, – сообщил Армандо де Троэйе. – Очень милый человек. Немного шарлатан, конечно, но очень располагает к себе, – он взглянул на жену. – И эта его знаменитая улыбка, да? Как будто он тут вообще ни при чем.

– Я его видел только однажды и то издали – в «Тропесоне», – сказал Макс. – Он ел куриное пучеро[18]. Вокруг, как всегда, толпились люди, и я не решился подойти.

– Поет он замечательно. Но немного слишком томно и сладко, не находите?

Макс затянулся сигаретой. Де Троэйе, подливая себе коньяку, предложил и ему, но тот молча качнул головой.

– Он ведь в самом деле изобрел этот стиль. Прежде были только куплеты или бордельные песенки… Едва ли у него найдутся предшественники.

– А в отношении музыки? – Де Троэйе чуть пригубил и поверх бокала посмотрел на Макса. – В чем, по-вашему, разница между танго старым и современным?

Макс откинулся на спинку кресла, указательным пальцем слегка тронул сигарету, сбивая столбик наросшего пепла.

– Я ведь не музыкант. Я всего лишь зарабатываю себе на жизнь танцами. И не сумею, наверное, отличить целую ноту от восьмушки.

– И тем не менее я хочу знать ваше мнение.

Макс еще несколько раз затянулся сигаретой и лишь после этого ответил:

– Я могу сказать лишь о том, что знаю. Что помню… Произошло то же самое, что и с манерой танцевать и петь танго. Поначалу музыканты продвигались на ощупь, по наитию и разрабатывали малоизвестные темы по партитурам фортепиано или по памяти. Импровизировали наподобие джазменов.

– А что это были за оркестры?

Маленькие, уточнил Макс. Три-четыре человека, простые аккорды, максимальная быстрота исполнения. Скорее интерпретации, чем оригинальные композиции. Со временем эти группы усвоили кое-какие новшества: вместо гитар – соло фортепьяно и в дуэте со скрипкой… Это помогало неопытным танцорам и новичкам-любителям. Потом к новому танго приспособились и профессиональные оркестры.

– Это танго мы и танцуем, – договорил Макс Коста и очень аккуратно погасил в пепельнице окурок. – Оно и звучит в салоне «Кап Полония» и в приличных заведениях Буэнос-Айреса.

Меча Инсунса раздавила свою сигарету в той же пепельнице – но спустя несколько секунд после того, как это сделал Макс.

– А другое? – спросила она, играя мундштуком. – Что стало со старым танго?

Он не без труда отвел глаза от ее рук – тонких, изящных и породистых. На безымянном пальце левой сверкало золотое кольцо. Подняв голову, он перехватил устремленный на него взгляд де Троэйе – пристальный, но лишенный всякого выражения.

– Так и идет до сей поры, – ответил он. – Все дальше оттесняется на обочину, все реже встречается. И когда изредка его все же играют, почти никто не танцует. Оно труднее. Жестче, грубее.

Макс помедлил. С такой улыбкой, что внезапно заиграла у него на губах, обычно что-нибудь припоминают.

– Один мой приятель говорит, что есть танго страдательные, а есть убийственные… Оригинальное танго относится ко второй категории.

Меча Инсунса облокотилась на стол, подперла щеку ладонью. Казалось, она слушает его с огромным вниманием.

– Его порой называют «танго старой гвардии», – уточнил он. – Чтобы отличить от нынешних, современных.