— Суеверные? — подсказала пенсионерка Сухова.

— Ну да, только я не о том хотел сказать… Попадаются такие… Раздражают меня ужасно: мало того что стучат, чтобы не «сглазить», так непременно по своей голове, намекая, что у них, мол, голова равна дереву, пню, такая же тупая… Юмористы хреновы! И действительно же — тупо, не смешно, банально!

— Это они вас обидели? — предположила Мария Даниловна.

— Ну да… Если бы… Я бы их сам обидел… Нет… С утра все, как нарочно, началось: черная кошка, пустые ведра… Эх, плесните еще, пожалуйста, пивка!

— С удовольствием, — хозяйка наполнила два бокала. — Так в чем же все-таки дело?

— Да фигня какая-то, извините за выражение… Нашел, представляете себе, на помойке… Тьфу ты! — Алексеев в сердцах отбросил зажигалку, упорно не желавшую выдать порцию пламени, и потянулся к спичкам.

Во время этой непродолжительной заминки Мария Даниловна изо всех сил пыталась представить, что именно обнаружил собеседник на помойке, дав себе на всякий случай слово впредь мимо оных не проходить, а, подобно иным категориям граждан, внимательно их осматривать…

— Нашли на помойке, — кивнула она, — продолжайте!

— Отрезанную голову! — уже спокойно произнес опер, посмотрев в глаза пенсионерки Суховой, рассчитывая получить удовольствие от произведенного последними словами эффекта.

— Что, простите? — не поняла та. Эффект явно не удался.

— Отрезанную голову молодого мужчины, — раздраженно повторил опер.

— А, голову, — протянула Сухова, осознав лишь, что находка не представляет особой материальной ценности. — Что-о? — наконец-то дошел до нее смысл сказанного.

— Вот именно! — подмигнул Петруха. — Совсем озверел черный Абдула!

— В каком это смысле?

— Не знаю, — пожал плечами тот. — Просто так говорится… Народ наш что-то порядком озверел… Слыханное ли дело — такое найти раньше, до перестройки! А в наши дни — да на каждом шагу! Месяца не проходит, как непременно какие-либо фрагменты тел извлекают из бачков… А сколько еще аналогичного незаметно совершает путешествие на городскую свалку! Ведь не станешь каждую помойку осматривать! Но для случайных находок — уж больно часто!

— Ну и ну! — покачала головой Мария Даниловна. — Странно как-то все… Что же это за садисты орудуют? Убивать — всегда убивали… Но неужели расчленение так популярно стало?

— Ну, это самый простой способ избавиться от трупа, — разъяснил Алексеев. — Да, только не понимайте мои слова буквально, как руководство к действию!

— Ну что вы!

— Как же, знаю я вас… Ладно, шучу… Я-то, конечно, всякого повидал, будь здоров, но сам еще никогда в такой идиотской ситуации не оказывался, — ну прямо на моей родной помойке!

— Совсем стыд потеряли!

— Ну вот. Пришлось опять целый день на работе проторчать, пока с головой этой разбирались… Берлиоза несчастного…

— Как? Тоже Берлиоза? В смысле — опять?

— Да нет, это она у меня лично под таким кодовым названием проходит, — поморщившись, объяснил Петруха. — Пока неизвестно, чья она.

— А что, разве реально установить? — поинтересовалась пожилая женщина.

— Вообще, конечно, нет. Разве что родственники заявят, что человек пропал, и по лицу опознают… Но у этого есть некая примета, потому, думаю, будет проще. Если кто-то его начнет разыскивать — возможно, разыщет… Хотя, конечно, родным не позавидуешь — увидеть такое…

— А знаете, я где-то читала, — начала таинственным голосом Сухова, — что в древности люди умели оживлять головы… Это у какой-то народности даже культом было… Вроде как таскали повсюду с собой засушенную головёшку в мешочке, а когда надо было будущее узнать, проделывали какие-то манипуляции, вопрошали, — она и отвечала… Вот бы вам в уголовной практике такое ввести! Сразу бы раскрываемость повысилась…

— Не то слово, — согласился Алексеев, хмыкнув.

— А еще… Нет, послушайте, правда! Вы только не смейтесь… Я еще читала прелюбопытнейшую вещь… Представляете, несколько лет назад подходит к часовому, который у Мавзолея стоит, некий человек, причем дело к ночи близится…

— И говорит: «Отдай свое сердце!» — блеснув глазами, жутким замогильным голосом произнес Алексеев, изображая детские «страшилки».

— Ну вот… Вечно вы перебиваете… Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! — с пафосом продекламировала Мария Даниловна.

— Да, да, над собой, — поспешил согласиться опер. — Простите. Продолжайте, пожалуйста: итак, подходит к часовому…

— И говорит, — живо откликнулась пожилая женщина, — впустите, мол, меня в Мавзолей…

— Зачем? — удивился Петруха.

— Погодите. Это уже другой вопрос. Часовой его, понятно, посылает, как это принято говорить, «куда подальше». А этот человек тогда достает какую-то бумагу, разворачивает ее… Часовой своими глазами читает: «Предъявителя сего пропускать ко мне в любое время. В. Ульянов (Ленин)». Ну, каково?

— Круто! — оценил Алексеев. — И это все?

— Нет, что вы! Я совсем еще даже до главного не дошла… Короче, связались с комендантом Кремля… Или с кем там положено — это уж не знаю, извините…

— Неважно. В данном случае неважно, — смилостивился опер.

— Ну вот. И выясняется, что документ — подлинный, написан действительно Лениным и выдан он Хаммеру — тому самому, который после революции вагонами из России национальные богатства вывозил… Это же известный исторический факт, что он с Лениным многажды тогда встречался… Ильич ему вполне мог такую бумагу выдать…

— Мог, — согласился Алексеев. — Вполне.

— Ну вот. А человек этот, владелец документа, и оказался не кем иным, как тем самым Хаммером — ленинским компаньоном по разграблению России… На этом он, видно, капиталец себе и сколотил… Этот-то Хаммер — известный богач, еще в Москве какой-то центр, ну, знаете, наверное…

— Слышал, — кивнул Петруха. — Так он же помер!

— Помер, верно. Но тогда еще жив был… Неважно! В общем, не знаю, верить или нет, но в Мавзолей его пропустили — все же сам хозяин, пусть покойный уже семь десятков лет, но ведь разрешил! Письменное завещание, можно сказать, оставил…

— Так, — подтвердил опер. — Только к чему вы все это?

— Именно к тому! К говорящим головам! Что, скажите, ему понадобилось делать в полночь с трупом наедине? Вот то-то и оно! Не иначе как вопрошать о будущем!

— Не иначе, — усмехнулся Алексеев. — Хотя ему это знание что-то не очень помогло…

— Нет, я серьезно! — обиделась Сухова, заметив, что собеседник не придал значения ее рассказу.

— Ну, допустим, — пожав плечами, снисходительно сказал Петруха, — ну даже если все это и так… Уж мы-то с вами такое пережили — страшно вспомнить…

— Особенно на ночь глядя, — понизив голос, согласилась Мария Даниловна.

— В общем, нас там не было, наверняка говорить — рискованно, а печатному слову, уж извините, я не привык слепо доверять… Короче, так это или иначе — вы же не знаете заклинаний, чтобы голову на беседу раскрутить? Нет? Вот именно! Значит, и мечтать на эту тему бессмысленно…

— Мечтать не вредно — так дети говорят, — сообщила Мария Даниловна.

— Не вредно, пожалуй… Только бесполезно! Так что давайте оставим эти далекие от реальности идеи…

— Ну ладно, — нехотя ответила та. — А как вообще у вас день прошел? Дальше-то хоть было что-то хорошее?

— Как же, было! — печально произнес Алексеев. — Только, казалось бы, с головой закончили, я уже домой намылился — как тут же напрягли на труп… Людей, знаете, не хватает, а я совершенно не вовремя подвернулся на рабочем месте…

— Расскажите, расскажите! — просияла пожилая женщина. — Обожаю про трупы!

— Да? — пристально посмотрел на нее Петруха. — Моменто мори, что ли? С каких это пор у вас такие некрофильские интересы?

— Типун вам на язык! — возмутилась пенсионерка Сухова. — Почему бы мне не проявлять интерес к преступлениям или, иначе говоря, к процессу их раскрытия? Перефразируя известное изречение, позволю себе заявить: «Преступник можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!»

— Нескладушки-неладушки! Хлоп по макушке! — засмеялся Петруха. — Так тоже дети говорят…