Марии Даниловне было страшно. «Почему так темно? Мрак, в жуткой черноте какие-то смутные силуэты… Или кажется? Совершенно ничего не видать… Разве так бывает? Может, хоть звезды?.. Какие еще звезды? Разве я на улице? А где я вообще? И почему такое леденящее душу состояние? Я, наверное, умерла… А как насчет света в конце туннеля? Все, кто оттуда вернулся, рассказывали… А, видно, в том-то и дело, они же вернулись! Значит, по другому пути двигались… Что же из того? Выходит, мне вернуться не суждено… А почему же я думаю? Я же умерла! А, получается, прав Петруха — душа есть, и она бессмертна… Так что же, так теперь всю жизнь будет? Господи, какую жизнь? Жизнь кончена… Теперь я на пороге вечности… И это — тот самый ад? Котлы, сковородки… Или это все бабушкины сказки? И без того жутко… Все как будто оцепенело… Страх пробирает до косточек… Каких еще косточек, я же — душа? И чего я боюсь? Разве может быть еще хуже? Не знаю, видно, может… Или?.. Неужели я жива! И погребена заживо! Как Гоголь! Надо стучаться, кричать! Может, я пока в морге, может, еще вытащат? Как же пошевелиться? Ох… Ох… Почему не получается? Ничего не понимаю! И что это за постоянные какие-то противные шаркающие звуки? То стихают, то нарастают… Или вот опять — гробовая тишина… То-то и оно, что гробовая… Вот оно, оказывается, как бывает! Только бы вернуться! Уж я ему расскажу про этот „свет в конце туннеля“! Голоса… Голоса? Голоса! Ближе… Люди! Помогите! Я же здесь, я живая!.. Снова тихо… Почему они не услышали, я же кричала! Хотя непонятно как — рта же не открыть… Но что за люди, почему, зачем? Откуда? Кто? Или… ангелы? Бесы? Ну почему я никогда не интересовалась? Теперь уж, видно, слишком поздно… Но все же были же голоса! Надо было внимательно слушать! Такой шанс упустила… Тихо! Опять! Говорите, я вас слушаю!..»
— Погребальная процессия, оглашая окрестности плачем и стонами, переправлялась на лодках, и на западном берегу ее встречали жрецы, облаченные в маски богов Преисподней. Они не…
«Все стихло… Последнее-то и так с трудом разобрала… Что-то проясняется… Кажется…»
— …Перед каменными вратами, которые охраняли два чудовища… О великий владыка Дуата Осирис! Я пришел к тебе, чтобы обрести блаженство в твоем Царстве. Сердце мое безгрешно. Ну и так далее!
«Совершенно ничего не понимаю! Голос звонкий, даже веселый… Как-то не соответствует мрачности момента… А какой мрачности? Разве они знают, что меня уже нет? И кто они, какое им дело до меня? И что это вообще за „и так далее“, как-то перечеркивающее патетику высказываний?..»
— …Наслаждаться отдыхом, в саркофаг клали ушебти — деревянные или глиняные фигурки писцов, жнецов, пастухов… В полях Камыша человечек-ушебти должен вместо своего хозяина выйти вперед и откликнуться: «Я здесь!» — после чего отправиться работать туда, куда ему прикажут…
«Очень интересно! Теперь я понимаю! Есть еще надежда! Это же сон! Снова сон! Опять — про Египет!
Только… с помехами! Как в телевизоре — звук есть, изображения нет! Я сама никогда не могла это исправить! Вызывала мастера! Ура! Не буду теперь на всякий случай даже стараться пошевелиться, мало ли что-нибудь испорчу! Остается только ждать, когда проснусь! Эх, горе не беда! Перебьемся без изображения! Проснуться бы!..»
Мария Даниловна равнодушно оглядела свою комнату. Ни гора стружек на полу, ни засохший букет в вазе, ни даже таракан, беспардонно проползший в щель под дверью прямо на глазах хозяйки, казалось бы, на верную свою смерть, ибо прежде подобных гостей она всегда встречала, вооружившись дихлофосом или же на худой конец тапкой, — все это, как ни странно, совершенно не волновало пенсионерку Сухову сейчас. Простояв некоторое время в оцепенении, тупо глядя в какую-то одну точку перед собой, она едва заметно кивнула, затем ровными шагами подошла к шкафу и достала чемодан. Вначале она принялась запихивать в него вещи как попало, попросту вывалив содержимое шкафа на пол, но затем, как-то внезапно осунувшись, она с виноватым видом аккуратно повесила одежду обратно, упаковав в чемодан лишь самое необходимое. Чуть помедлив, она вновь согласно качнула головой, не глядя сняла с гвоздика ключик и необычной для нее ровной, почти автоматической походкой направилась в ванную, где, отперев принадлежащий ей ящичек, забрала мыло и зубную щетку. Двигаясь так же прямо, она вернулась к себе, полностью игнорируя то и дело попадавшихся на пути соседей, как раз возвращающихся с работы, что, впрочем, не особенно их удивило, поскольку за все эти десятилетия, проведенные в коммуналке, Суховой так и не удалось — да и не хотелось — вписаться в их недружный коллектив… Войдя в комнату, Мария Даниловна убрала в чемодан все, что принесла из ванной, повесила обратно ключик и хотела было присесть, но тут же, подскочив, бросилась к буфету и бережно извлекла оттуда недавнюю свою поделку. Завернув ее в новенькую, приготовленную кому-то в подарок кружевную салфетку, она добавила ее к содержимому чемодана. Еще раз осмотрев комнату, она удовлетворенно кивнула, взялась за ручку чемодана и потянулась было к выключателю… Отдернув руку, она с виноватым видом надела плащ. Выглянув в окно, она решительно закуталась в узорчатый платок и надела шляпку. Черты лица ее, до того почти неподвижные, смягчились, — казалось, она вспомнила что-то важное. Взяв большую корзину, она неуверенно начала составлять в нее цветы в горшках, украшавшие подоконник. Закончив, она вопросительно взглянула куда-то в пространство, но, видимо не получив ответа, чуть пожала плечом и снова взялась за чемодан. Выключив свет, Мария Даниловна вышла из комнаты, обе ее руки были заняты… Коридор оказался пуст, и лишь негромкий хлопок входной двери, не замеченный никем из жильцов, прозвучал прощанием…
Алексеев шел по Садовой, направляясь к Марии Даниловне за разъяснениями. Трамвая, как и всегда, когда это нужно, долго не было, и он решил идти пешком. Погода стояла сносная — дело клонилось к вечеру, и уже заметно похолодало, дул ветерок, но хотя бы не было дождя, и Петруха уже не жалел о пешей прогулке. Проходя мимо родного отделения милиции, он вдруг остановился как вкопанный, осененный неожиданно пришедшей в голову идеей. Не успев даже задуматься ни о ее абсурдности, ни тем более о неприятностях, которые могут случиться вследствие ее реализации, опер машинально оглянулся и быстро вошел внутрь. Ему явно сопутствовала удача; спустя несколько минут он уже спокойно продолжал свой путь в Спасский переулок, и лишь слегка оттопыренный карман плаща и чуть смущенный вид самого Алексеева указывали на то, что внезапно возникший в его голове план приведен в действие…
«Ну надо же… — все еще недоумевал он, приближаясь к дому Суховой. — Что это на меня нашло? Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я… собственноручно… выкраду вещественное доказательство! Круто! Помутнение, как у нее? Хотя ладно, ерунда… Подумаешь, проблема! Даже наоборот — проявил, можно сказать, усиленное рвение к работе… Лаборатория перегружена, пленочку бы эту проявили ну в лучшем случае через месяц… А так — завтра уже с результатами на работу приду! Молодец, скажут! Это если полезная пленка, что очень маловероятно… А что значит — полезная? Если там лицо четко? А если это все-таки ее лицо? И я об этом первый узнаю? Только не это! Ну а все-таки… что стану делать? Придется припирать ее к стенке? „Нечего было убивать!“ Ну и опять все сначала… Ее посадят, а я — терзайся всю жизнь… Зачем же я тогда изъял этот фотоаппарат? Да затем и изъял, чтоб сокрыть, если все так обернется! Да! Слабо самому себе признаться? Вот до чего дошел — улики воровать… С кем поведешься… Ну ладно… Страшно хочется поскорее проявить пленочку, но сначала, раз уж дошел, поставлю все точки над „i“… Поговорю… деликатно, аккуратненько так… Чтобы не спугнуть, если что… К тому же не следует забывать, что она стала опасна… Блин! Вот я уже и не сомневаюсь, похоже? Рассуждаю, будто это само собой разумеется…» — ужаснулся он, но далее развивать эту тему было некогда. Петруха уверенно надавил на кнопку звонка.
