— Наконец-то, милый, — улыбнулась мама.

Женщина уже собралась протереть лекарством кровоточащую ранку, как вдруг остановилась.

— Принеси бумагу и перо! — сказала она.

Чарли мигом притащил стеклянное перо, зеленые чернила и обрывок бумаги для черновиков.

— Хорошую бумагу, — уточнила мама.

Чарли послушно достал из секретера тяжелый кусок желтоватого пергамента.

Магдалина привстала на стуле. От резкого движения из раны засочилась кровь. Женщина удовлетворенно кивнула, снова села и закинула больную ногу на стол. Пергамент лежал рядом, чернила Магдалина отодвинула в сторону, взяла витое венецианское перо и… опустила в рану.

Чарли замер с открытым ртом.

— Все в порядке, — поспешила успокоить его мама. — Я вдруг вспомнила об одном деле. Давно собиралась, но как-то руки не доходили…

Чарли моргнул.

Магдалина принялась писать. На пергамент ложились ровные строки темно-алого цвета. Довершила письмо подпись.

— Что это? — спросил мальчик. Он по-прежнему нервничал.

— Скоро узнаешь, — услышал он в ответ.

Мама промокнула пергамент. Буквы потемнели и стали буровато-коричневыми. Больше всего это напоминало свиток с заклинанием какого-нибудь средневекового мага или указ короля примерно того же времени.

— Смотри: уберу сюда, — пояснила мама.

Она аккуратно свернула листок и убрала его за фотографию. Со снимка счастливо улыбались новобрачные Магдалина и Анеба. Их сфотографировали во время медового месяца в Венеции.

— Кстати, Чарли… — Мама осеклась, но все же продолжила: — Если тебе придется куда-то пойти, обязательно возьми свиток с собой.

Мама говорила очень серьезно, и это поразило мальчика. Было ясно, что Чарли не следовало брать свиток в ванную или прятать под подушку, ложась спать. Нет, она имела в виду что-то серьезное, взрослое, такое, что раньше от мальчика тщательно скрывали, опасаясь ненароком ранить его.

И все же в эту минуту Чарли не задумался над маминым замечанием. Он еще не знал, что однажды его жизнь круто изменится — именно из-за этого свитка.

Вдалеке послышались звуки, возвещавшие возвращение папы с работы. Анеба напевал песенку Ганы, своей родной страны. «Тув тув, мамуна тув тув, абосом дар ама дава дава, тув тув…» — доносилось с улицы. Вот папа идет по двору, достает ключи, не замечая, что дверь открыта…

— Три, два, один… — начал отсчет Чарли. — Пуск!

Дверь распахнулась, и Анеба крикнул:

— Привет! Всем привет! Семья! Я дома!

Папа Чарли был огромный. Не просто большого роста, а огромного. Великаном он, конечно, не был, хотя Чарли и одолевали порой сомнения на этот счет. Ведь если в жилах отца течет великанская кровь, тогда что течет в его собственных жилах? Если предки папы и впрямь великаны, то все эти замечания, ну вроде «Чарли, какой ты большой мальчик…» или «Чарли, вырастешь большим, совсем как твой папа…» начинали настораживать. Мальчик был рад, что родился мулатом — и черным, как папа, и белым, как мама. Однако вырасти великаном ему совсем не хотелось.

Однажды в музее им показывали древнегреческие доспехи. Нагрудник повторял рельеф тела воина: мускулы бугрились на груди, на животе проступали квадратики накачанного пресса. Если бы Анеба снял рубашку, можно было бы подумать, что он зачем-то надел эти самые доспехи. Его ноги напоминали столпы, вены на руках смахивали на змеящиеся по карте реки, а шея была толщиной с молодое деревце. Анеба ходил, гордо выпрямив спину. Прохожие расступались и оборачивались ему вслед. Когда папа Чарли хмурил брови и сжимал улыбчивые губы в угрожающую линию, людей охватывал трепет. Зато когда Анеба смеялся, обнажая ровные крепкие зубы, когда фейерверк смешинок плясал в его глазах, он походил на бога радости.

— Мы на кухне! — крикнула Магдалина.

— Мама поранилась, — добавил Чарли.

— Вовсе нет! — возмутилась мама, смазывая царапины кровоостанавливающим средством.

На землю спустился обычный безмятежный вечер. Папа готовил ужин, мама лежала на диване, перекидываясь с мужем улыбками и шутками, а Чарли сел смотреть «Симпсонов». Сегодня он мог лечь позже, ведь была суббота, а значит, завтра воскресенье, а в воскресенье, как известно, никому не надо ходить в школу. Мальчик совсем забыл про кровавые письмена на пергаменте. Вспомнил он про них лишь полгода спустя, когда однажды пришел домой и обнаружил, что его родители пропали.

Чарли возвращался домой с занятий. Его учил брат Жером. Сегодня они занимались арабским, латынью, математикой, музыкой и изучали историю выхода человека в космос. Голова мальчика раскалывалась от плотно набитых туда знаний. Мама говорила, что частный учитель научит его куда лучше, чем любой школьный. Хотя Чарли был с ней совершенно согласен, порой ему очень хотелось пошататься после уроков, как писали в книгах. Но разве можно гулять в одиночестве?

Каждый день после занятий мальчик шел на площадь к фонтану, чтобы поиграть в футбол с ребятами из школы. Обычно мяч гоняли Стив Убсворт, Лоло и Джейк.

Сегодня никого из них на площади не оказалось. Около фонтана маячила одинокая фигура Рафи Сэдлера. Он стоял, опершись о дерево, время от времени легким кивком головы подзывал мальчишек помладше и что-то таинственно им нашептывал. Сэдлер не учился в школе, поэтому едва ли его можно было назвать «мальчиком». Взрослым назвать его, правда, язык тоже не поворачивался. Рафи знали все. Высокий, темноволосый, коротко стриженный парень с глубокими карими глазами и длинными девчачьими ресницами (в лицо ему этого, разумеется, никто сказать бы не посмел). Он носил длинное кожаное пальто. Однако больше всего на свете Рафи гордился тоненьким клинышком своей бородки. Конечно, отращивать бороду ему пока было рановато, так что бороденка вышла несколько жиденькой, и все же… А еще у Рафи всегда водились деньги.

Сегодня Рафи снизошел до игры в футбол и пару минут побегал по полю, вяло пиная мяч. Толкнуть его или подставить подножку никто не посмел. Скоро футбол ему наскучил, Рафи вернулся к дереву и остался стоять там, болтая по мобильному телефону. Чарли ужасно хотелось окликнуть Сэдлера, но он не решался.

Игра закончилась, и взмокшие мальчишки наперегонки помчались к деревянной тележке мороженщика за мороженым, залитым сахарным сиропом и украшенным алыми вишнями. Один из прихвостней Рафи принес ему стаканчик, но Сэдлер даже не притронулся к лакомству. Вместо этого он направился к Чарли.

— Прикольная стрижка, — сказал Рафи.

Накануне мама Чарли выбрила ему голову. Теперь на колючей макушке красовались два странных крокодила: у каждого по четыре лапы, голова и хвост, и лишь живот у крокодилов был один на двоих. Символ назывался «адинкра», и пришел он из Ганы. Означал этот символ следующее: «Мы кормимся разными ртами, но желудок у нас один».

— Спасибо. — Чарли несколько удивился.

Раньше Рафи никогда с ним не заговаривал. От родителей мальчик слышал, что Рафи живет с мамой, которую зовут Марта. Еще он слышал, что Рафи Сэдлер бросил школу год назад и попал в плохую компанию. В общем, Рафи определенно был не из тех, кто заговорил бы с Чарли.

Мальчик несколько растерялся. Все слова тут же вылетели из головы. Он вежливо улыбнулся и изобразил некое подобие кивка. Рафи зашагал обратно к дереву. Чарли так смутился, что сразу же пошел домой.

Солнце неуклонно двигалось к западу, улицы полнились запахом остывающей реки и наползающего из низин тумана. Из окон вырывался аромат сытного ужина. Чарли попробовал вообразить, что приготовила мама. Хорошо бы с завтрака осталось несколько сочных вишен. Сезон уже миновал, но мальчик не особенно расстраивался. Скоро придет пора клубники. К тому же, может, в один прекрасный день с юга приплывет чудесный корабль с заморскими фруктами. Чарли вспомнились былые дни: круглый год самолеты привозили фрукты со всех концов света. Что ж… Это было раньше. А теперь… Хоть бы вишня осталась!