Склоны горы Красного Призрака были цвета необожженного кирпича — красные. Вообще все вокруг было красным. И солнце нависало над головой огромным красным шаром. Холмы песчаника тоже отливали красным. И хотя Уильямс вырос среди этих ржаво-коричневых гор и холмов под ветрами, несущими раскаленные пески Аризоны, глаза его уже успели отвыкнуть от такого яростного и бьющего по нервам цвета. Цвета пустыни и одиночества.

Он сразу же как-то ослабел и ощутил дурноту, погоняя лошадь вперед, по пескам пустыни, навстречу Красному Призраку и тому, что лежало за ним.

Даже лошадь теперь словно покраснела. Вообще-то она была коричневой, каштанового оттенка, но под палящими лучами Аризоны шкура лоснилась и поблескивала красным, а жесткие волоски как будто дымились.

Несмотря на дурноту, Билл Ром на останавливался. Ему нечего дать своему народу, кроме денег белого человека и пустой, ничего не значащей славы, что пришла слишком поздно. Но это его люди, его народ, и он перед ними в долгу.

Одетый в розовую хлопковую рубашку и холщовые штаны, Билл здорово смахивал на ковбоя. На ногах — ручной работы сапоги из испанской кожи, купленные в Мехико-Сити на кредитную карту «Виза Голд». Белая стетсоновская шляпа с широкими полями была не какой-то там подделкой, а настоящей, из Голливуда. Галстук — со шнурочками с серебряными наконечниками, которые тихонько позвякивали в такт цокоту копыт. Ноги у Билла были длинные, мышцы — сухие, бугристые и напоминали перевитые узлами канаты. Рост достигал семи футов. И лишь Господь Бог знал, сколько он прожил на свете.

Никаким ковбоем Ром не был. Лицо — красное, точно породившая его земля, и все изрыто такими же морщинами и впадинами, как и склоны гор и холмов из песчаника, такими же мелкими трещинками, как и выжженная солнцем бескрайняя красная пустыня. Глаза постоянно щурятся от солнца, напоминают цветом красно-коричневую глину, что таится под слоем песка и дает жизнь злакам.

Проскакав еще мили три, всадник реагировал на красное уже не столь болезненно. Цвет песка и даже солнца поблек, и мужчине стало полегче.

Наконец впереди показалась изгородь, что-то вроде крааля. Ворота распахнуты настежь.

— Давай, Саншин, вперед! — подбодрил он уставшего коня.

Конь послушно перешел в галоп. Похоже, красное ничуть не трогало животное. Лошади вообще не различают цветов. Им неведомо, как болит и томится сердце. Лошади вообще счастливчики, думал всадник.

Билл Ром въехал в ворота, на верхней перекладине которых красовалась исхлестанная ветрами и временем надпись. Она состояла всего из двух слов, выжженных в дереве раскаленным железным прутом. Первое слово начиналось с буквы "С". Больше ничего различить невозможно. Второе слово гласило: «Резервация».

Показались первые хоганы[1]. Двери, как и положено, выходили на восток. И на каждой крыше торчала тарелка спутниковой антенны, вглядываясь в неправдоподобно синее небо.

— Теперь ясно, на что пошли мои денежки... — пробормотал Билл, впрочем, без всякой злобы.

Из первого же хогана вышел индеец в ярко-красной клетчатой рубахе и потертых джинсах «Левис». Взглянув на пришельца, он нырнул обратно и вновь возник на пороге — на сей раз с помповым ружьем. Угрожающе взмахнул длинным стволом.

— Это земля резервации, белый человек!

— Ну, по вашим тарелкам на крыше этого не скажешь, Томи.

Ружье так и выпало из крепких загорелых рук.

— Санни Джой! Ты что ли?..

— Я вернулся.

— А мы уж думали, больше тебя не увидим.

— С чего ты взял? Деньги я присылал исправно...

— Черт, а тебе известно, что к миллиону на нашем банковском счете мы даже не прикоснулись? Потому что он пришел из Вашингтона.

— Так, выходит, мои денежки целы?

— Само собой, Санни Джой. Добро пожаловать, дружище!

Билл, он же Санни Джой, поскакал дальше. Томи пустился следом, стараясь поспеть за коричневой лошадкой, бока которой плотно обхватывали длинные ноги Билла в сапогах с блестящими шпорами. Догнал и протянул всаднику банку с холодным прохладительным напитком «Тикейт»:

— Так что все твои денежки при тебе, Санни Джой.

— Похоже, этих баночек у тебя пруд пруди, — заметил Билл Ром, дернув за колечко на крышке.

— Надо же чем-то горло полоскать. Кругом одна пылища.

— Говоришь, много пыли?

— Она нас просто убивает, Санни Джой. Сам знаешь, а иначе зачем бы тебе проделывать весь этот путь сюда из края изобилия, которым ты вечно восторгаешься.

— Знаю, — мрачно кивнул Билли Ром. — Потому и вернулся.

Он приник к банке и одним глотком осушил ее.

— Пыль, несущая смерть хоганам. Убивает всех подряд.

— Слышал. Но вроде бы ее называют по-другому, — отозвался Санни Джой.

Томи сплюнул.

— Все это белые придумали, с ихней наукой.

— Я слышал, ее называют болезнью «Сан Он Джо».

— Да что они понимают, эти белые!

— И сколько уже умерло. Томи?

Индеец фыркнул.

— Проще назвать тех, что остались. Всего несколько человек, по пальцам перечесть можно. Мы вымираем, Санни Джой. Не все сразу, постепенно. И нет нам спасения. Эта пыль, «смерть хоганам», скоро сожрет нас всех.

— Потому я и вернулся.

— Спасти нас, да, Санни Джой?

— Если смогу.

— А получится?

— Честно говоря, сомневаюсь. Ведь все, что у меня есть, — только деньги и слава. А духам смерти на них вроде бы наплевать.

— Тогда, сдается мне, ты скоро уедешь отсюда. К чему рисковать, вдыхая эту смертоносную пыль?

— Если моему народу суждено погибнуть, значит, умрем вместе. Ведь я как-никак последний на этом свете Санни Джой. И потом, что у меня осталось на старости лет? Только деньги, чертова уйма денег. Да еще проклятая, никому не нужная слава...

Завидев лошадь, к хоганам потянулись мрачные индейцы. Многие были пьяны. Некоторые скептически усмехались.

— А ну, яви нам чудо, Санни Джой!

— Я уже давно не верю в чудеса. Счастливый Медведь.

— Слушай, Санни Джой, а ты встречался там с разными белыми знаменитостями?

— Да, да! С Сильвестром Сталлоне или Арнольдом Шварценеггером, а?..

— Ясное дело, встречался. Но никогда не променял бы нашего краснокожего ни на одного из этих парней, — ответил Ром.

— А правду говорят, что ты среди них самый знаменитый? А, Санни?

— Как на твой взгляд, похож я на знаменитость, Гас Джонг?

Индейцы умолкли.

Они миновали еще один хоган: оттуда никто не вышел, Билл спросил:

— А здесь кто умер?

Ему перечислили имена. Он опустил голову и устало сощурился.

— Стало быть, душа Ко Джонг О отлетела? — заметил он.

— А ты выглядишь усталым, Санни Джой.

Билли Ром поискал глазами гору Красного Призрака, скрытую где-то в туманном мареве, в тени Шоколадных гор.

— Устал. Чертовски устал, — пробормотал он. — Ведь я уже старик. И вернулся наконец домой. Навсегда... — Затем, понизив голос до шепота, добавил: — Навеки, чтоб остаться здесь с духами предков. Моих славных предков, коим я обязан не только жизнью.

Его звали Римо, и он не понимал, что происходит. Ясно одно — он уснул. Но теперь в тишине и темноте ночи, приносящей сквозь Распахнутое окно спальни вместе с порывами ветра слабый солоноватый привкус Атлантики, Римо никак не мог разобрать, сон это или явь.

Он был мастером Синанджу, а потому спал не как обычный человек. Какая-то часть его мозга никогда не отключалась, но в целом сон был более глубоким, чем у остальных людей, и просыпался он всегда отдохнувшим и бодрым. Да и снов теперь он почти не видел. Нет, конечно, они ему снились. Всем людям снятся. Даже тем, кто посвятил свою жизнь освоению боевых искусств Синанджу — главному и самому совершенному из всех видов борьбы. Однако, проснувшись, Римо почти никогда ничего не помнил.

Но если это сон, то он его ни за что не забудет. Слишком уж важные события в нем происходили.