Первое — крайне низкая оценка всего тварного и себя прежде всего, достигаемая частым размышлением о первоосновах и ежедневным переживанием своей ущербности и ничтожности… Второе — высокие представления о Боге, достигаемые не благодаря глубокому проникновению в свойства божественности, вовсе необязательному и доступному лишь немногим, а благодаря абсолютному подчинению себя Богу ради проявления глубочайшей к Нему любви и ради предоставления Ему всей полноты власти над нами и над всем имеющим к нам отношение, отрешаясь от всякой личной заинтересованности.[558]
Несколько событий, произошедших в жизни Берюлля, заставили его порвать с абстрактной школой и с чрезмерным вниманием к идее самоотречения; он обратился к духовной доктрине, основу которой составляло положительное самопроявление или приверженность Христу. Во-первых, в 1602 г. картузианец Бокузен перевел на французский Perla evangelica (неизвестного голландского автора), а поскольку в это время Бокузен был духовным наставником Берюлля, то последний несомненно был знаком с этим трактатом, о чем свидетельствует работа Берюлля Trois discours de controverse (1609), совпадающая с Perla evangelica и по словарю, и по стилю, и по доктрине,[559] в высшей степени христоцентричной.
Во-вторых, в 1602 г. Берюлль, совершая под руководством отца Маггио Упражнения св. Игнатия, пережил сильное потрясение самоуничижением Христа.
Размышляя о Воплощении Иисуса Христа, в глубине души я во всей полноте осознал высшую благость вечного Слова, которое, являясь Самим Богом, несказанно возвышается над всей тварью и, однако, снизойдя до самоумаления, унизилось до того, что возвело на Свой трон чудовищно грешное и жалкое естество, с которым Само пожелало соединиться в союзе столь тесном, равного которому ни по величию, ни по сокровенности отыскать невозможно. А поскольку в Воплощении заложено наше спасение, то я всем существом своим понял ту громадную меру уничижения, которой надлежит подвергнуть себя каждому, положившему потрудиться во спасение своей души, ибо Сын Божий унизился, дабы начать его в тайне Воплощения уничижением и унижением Своей Божественной и вечной Личности.[560]
В-третьих, благодаря тесным контактам с монахинями-кармелитками, общины которых Берюлль впервые основал во Франции, став впоследствии их духовным наставником, и благодаря знакомству с работами св. Терезы Авильской он пришел к убеждению о центральном месте Христа в духовной жизни. Именно в это время Берюлль открыл для себя также работы Иоанна Авильского и Луис Леонского, доктрины которых отличались христоцентричностью.
Наконец, споры Берюлля с протестантами, послужившие причиной написания работы Trois discours de controverse, вынудили его вернуться сначала к патриотическим источникам, христоцентрическую доктрину которых он воспринял, а затем — к св. Павлу и св. Иоанну. Так постепенно и тщательно формировалось учение Берюлля, нашедшее завершение в основании Оратория Иисуса (1611) под покровительством Христа Первосвященника.
Между 1611 и 1613 г.г. Берюлль создает ряд молитв для членов Оратория и кармелиток, находящихся под его руководством. В этот период он расширяет свое учение, отводя в нем подобающее место Деве Марии, и с этих пор уже никогда не говорит о Сыне отдельно от Матери. Однако же общая схема его учения не замыкает мистическую жизнь только на Иисусе или Марии; согласно концепции Берюлля путь к совершенству лежит "через Марию к Христу и через Христа к Троице".
К сожалению, в учении Берюлля содержался пункт, вызвавший враждебное отношение кармелитов Дюваля и Галлемана и прервавший дружбу Берюлля с м-м Акари (1566–1618), вступившую в орден кармелиток "неполноправной" сестрой с именем Мария Благовещения. Этот же пункт послужил причиной осуждения его работы Elevations универсисте-тами Лувэна и Дуэ.[561]
Пункт, о котором идет речь, заключался в положении Берюлля об "обете рабства Иисусу и Марии". Вследствие ли чересчур пессимистичного истолкования св. Павла или св. Августина или же в результате реакции на неоправданное возвеличивание человеческой природы и свободы гуманистами, Берюлль смотрел на человека как на "самую низменную и бесполезную тварь среди всех; именно как на пыль, грязь, кучу гнилья".[562] Человек поэтому должен неустанно бороться со своей немощностью и греховностью, сохраняя при этом глубокую убежденность в том, что он необходим для излияния Божией благодати. Он должен бороться за достижение состояния полной самоотдачи и преданности Богу, однако достичь этого можно только ценой героического самоотречения, которое в свою очередь, содержит различные составляющие: добровольное отречение от всех чувственных и духовных форм утешения, чтобы создать в душе "способность к милосердию"; горячее желание любить Бога всем сердцем, сопровождающееся рабской просительной молитвой об этом; открытие души делам воплощенного Слова и желание того, чего желает Христос; и, наконец, постоянное пребывание в состоянии полного самоуничижения перед Христом, достигаемое принесением обета святого рабства Иисусу и Деве Марии. Тогда в человеке не остается ничего от самого себя, все отдается на волю Христа.[563]
Обет рабства Берюлль вводил с расчетом только на членов Оратория и Кармеля, продвинутых на пути христианской святости. Однако об обете узнали более широкие круги, и он вызвал нападки богословов, усматривавших в доктрине Берюлля пусть только семена, но семена янсенизма, квиетизма, лютеранства, либо же абстрактной мистики Нидер-ландов и Псевдо-Дионисия, к этому времени уже попавшей в немилость. По настоянию друзей Берюлль написал в защиту своего учения и для его разъяснения великолепную работу Grandeurs de Jesus.[564]
Обет рабства Иисусу и Деве Марии представлялся уже не так, как вначале, то есть не как акт, связанный с ограниченным кругом тех, кто поднялся на высшие ступени духовной жизни, но как логическое следствие обетов, приносимых всеми христианами при крещении. Для оправдания свого учения Берюлль сместил акцент с самоотречения человека на "порабощенность Человечества Христа в гипостатическом единстве". Человеческая природа Христа, рассматриваемая отдельно от Божества Его Личности, находится "по существу в порабощенном состоянии и пребывает в нем постоянно и вечно по отношению к Божеству по причине самой ее природы и ее состояния".[565] Следовательно, если мы отдадим себя Христу в подобное же рабство, то сможем принадлежать Ему безраздельно и, таким образом, соучаствовать в Его жизни и милосердии. Обет же рабства Христу, составленный Берюллем, звучал так:
С этим желанием я прибегаю к Тебе, Господь мой Иисус, к Твоему обожествленному Человечеству, поистине Твоему в Его обожествленности и поистине моему в Его уничиженности, скорбях и страданиях; Тебе и Ему приношу я в жертву и в дар абсолютно и окончательно все, что во мне от Тебя, по естеству и по благодати… И вот отдаю я всего себя Тебе, мой Иисус, Твоему пресвятому Человечеству, на последнее из последних унижение и повиновение, о каком помыслить могу: унижение рабства и рабское повиновение, которое, разумею, восходит к Твоему Человечеству как по причине величия, обретенного Им в гипостатическом единстве, так и по крайнему добровольному уничижению, до которого Оно умалилось и унизилось ради моего спасения и прославления Своею жизнью, распятием и смертью… Этой цели и этой клятве я посвящаю и отдаю мою душу, мое положение, жизнь мою отныне и на веки во власть, в зависимость, в рабство Тебе и Твоему Человечеству, так же обожествленному и так же уничиженному. (Oeuvres complиtes, с. 490)
