Теперь уже не предлагают виноград, не добавив предварительно к гармоничной гамме бокалов и рюмок небольшой фужер из прозрачного венецианского хрусталя. Дамы томным и грациозным жестом купают мускат или золотистую шашлу в прозрачной жидкости, наливаемой в фужер почтительно склонившимся лакеем, вкрадчиво шепчущим на ухо:

– Стерилизованная вода 1910 года».

Конечно, не в каждом доме за столом подавали лакеи, но без прислуги обходились только представители «недостаточных классов». Гимназист выпускного класса С. М. Соловьев (внук великого историка), оставшись один после смерти родителей, перебрался в меньшую квартиру – всего в три комнаты. Вместе с обстановкой на новое место он перевез и кухарку.

Гершензон-Чегодаева, рассказывая в мемуарах о своем дяде, известном музыканте А. Б. Гольденвейзере, упоминает о домработнице, прожившей в его доме 60 лет: «Ее история интересна. Когда у Гольденвейзеров умирала мать, они остались без кухарки, так как та была больна тяжелым гриппом (от нее и заразилась бабушка, у которой грипп перешел в воспаление легких) и лежала в больнице. В один из тяжелых дней моя мама, проходя по улице, услышала голос женщины, предлагавшей свои услуги в качестве домашней работницы. Мама оглянулась и увидела молодую женщину, сидящую на тумбе. Ни минуты не раздумывая, т.к. в тот момент ей все было безразлично, она привела незнакомую женщину в дом. Ей предоставили полную свободу действий на кухне. В первый же день она подала им поварски приготовленный обед» [118].

Сразу отметим, что такой способ найма прислуги был более чем нетипичен. Обычно желавших поступить в услужение можно было найти по объявлениям в газетах или обратившись в специальные посреднические конторы: частные и городскую (т.е.созданную Городской управой). Разница между ними заключалась в том, что частные предоставляли прислугу «с рекомендациями», проходившую по разряду «дорогая». Городская направляла к работодателю любого человека, обратившегося в нее, и поставляла «среднюю» и «дешевую» прислугу. Впрочем, в адрес частных контор нередко раздавались нарекания, что на поверку их рекомендации ничего не стоят.

Случались времена, когда хозяевам приходилось нанимать первых попавшихся людей, поскольку спрос на прислугу значительно превышал предложение. Летом 1910 года в Городскую посредническую контору ежедневно поступало до 50 запросов в день, а свои услуги предлагали едва ли три десятка человек. Желавшие поступить в домашнее услужение ощутили себя хозяевами положения и перестали ходить по адресам, предпочитая дожидаться работодателей, не сходя с места. Даже частные конторы не могли предложить ни единого кандидата. Естественно, что при таких условиях на недостатки прислуги приходилось закрывать глаза.

Обсуждение качеств горничных и кухарок являлось дежурной темой разговоров в дамском обществе наряду с погодой и модами. Господствовало мнение, что «в наше время найти приличную прислугу невозможно: обязательно попадется либо грубая, либо нечистая на руку, либо неумеренная по части амурных шалостей. А то – и все сразу». Не говоря уже о том, что болтливость лакеев и горничных делала достоянием округи все семейные тайны.

Не упускали случая пожаловаться и мужчины, которым выпало несчастье самим заниматься наймом прислуги, да еще закреплявшим ее на месте посредством контракта: «Мучился я, мучился с кухарками – просто беда! Наконец, после долгого терпения, такая попалась – не кухарка, а какой-то феномен! Кроткая, необычайно вежливая, превосходно готовит, экономна и, кроме чая, ничего не пьет! Целый месяц за ней следили, видим, что необычайное что-то, я ее, чтобы не переманили, связал контрактом с большой неустойкой. А наш феномен на другой же день напилась и вот третью неделю посуду колотит, пьет, дерзости делает и каждый день кумовья! Я ее, конечно, вон гоню, а она мне: „Ну, нет, – говорит, – барин! Покеда контрахта не кончилась, я нипочем не пойду; я свово счастья лишаться не желаю! Заплати по контрахту – уйду!“ Вот тебе и контракт!»

«Кумовья», чувствовавшие себя вольготно на кухнях и прямо там доставлявшие кухаркам радость общения, у хозяев вызывали явно противоположные чувства. Кому-то из них представлялась совсем не смешной избитая шутка:

«Пожарный: Ну, Степанида, твоя гусятина совсем подгорела!

Кухарка: Ах, Прокоша, это я тебе по ошибке подала не тот кусок. Я его оставила для барина».

А кто-то всерьез опасался возможных печальных последствий амурных шалостей прислуги. Характерным примером служила история, когда горничная, заразившаяся «стыдной болезнью», передала ее бытовым путем девушке-гимназистке, дочери хозяев. Журналист, разбиравший этот случай, писал: «В самом деле, откуда мы можем знать, что поступившая вчера горничная, кухарка, готовящая наш обед, нянька, ходящая за нашими детьми, – не ближайшая кандидатка в какую– нибудь специальную больницу?

Припоминаю, что года два-три назад вопрос этот уже поднимался в одном медицинском обществе в Петербурге. Докладчик, человек не без ученого имени, воспользовался моментом (тогда собирались открыть на новых началах городское бюро для найма прислуги) и предложил «практическую меру»:

– Ввиду учащающихся случаев заражения прислугой целых семей устроить при городском бюро медицинское освидетельствование нанимающейся прислуги.

И что же вы думаете?

Доклад провалился с треском. А докладчик был ошельмован самым невероятным образом – нашли, что он собирается надевать новое ярмо на беззащитных людей, что он проповедует насилие капитала над бедняками, что он предлагает оскорблять «чувство стыдливости» ищущей место прислуги! Словом, произошел типичнейший «русский» скандал, где люди не умеют отличить «буквы» от «смысла» и книжных прописей от настоятельных требований жизни.

Между тем, приняв во внимание все ненормальности современного вопроса о прислуге, можно ли здравомыслящему человеку сомневаться, что нельзя откладывать в долгий ящик организацию в той или другой форме медицинского наблюдения за этими «членами» наших семей».

Само собой разумеется, у прислуги также имелись претензии к хозяевам. В пересказах юмористов начала прошлого века они выглядели так:

«Горничная:

– Отхожу от места. Барыня у меня такая маленькая, худая.

– А не все тебе равно?

– Вовсе не все равно: ни чулки ейные, ни рубашка на мою фигуру не приходятся».

А вот описание другого повода для увольнения:

– Чем же это ты, Аксюша, местом-то недовольна, с самой, что ли, не поладила?

– Нету, из-за барина я отошла, потому не привыкла я к такому обращению. Я, к примеру, перед ним и так, я и этак, а он даже и никакого внимания. Барыня ежели дома, так он за барыней увивается, а как барыня за двери – он к детской бонне прилипнет. Ну, как же не обидно-то?

– Обижают нашу сестру, Аксюша, это верно. Места нонче такие каторжные пошли, да и хозяйки тоже оченно уж об себе понимают. Мне тоже, милая, навернулось было место, разузнала я это, все разнюхала, и ничего как будто показалось мне, согласна была поступить, ну и пошла рядиться. А барыня-то такая, на манер сухаря, да длинная, мне и говорит: «Все твои обязанности я тебе объяснила, только вижу я, что ты больно шустра как будто, так должна я тебя упредить, чтобы эфтих самых шашнев с барином себе не дозволять, а не то плохо будет!» – «Да я, говорю, сударыня, оченно это хорошо понимаю, ну, только что как же, говорю, мне быть, ежели барин за мной первые учнут? Я-то себе, к примеру, не дозволяю, а ежели они первые, так я, говорю, тогда не виновата, потому, сами небось знаете, наша сестра полу слабого и супротив мужчины, который, ежели настойчивый, нипочем не устоять!.. Ну, известно, не сошлись».