«Столом приводов», где проводилось опознание задержанных, заведовал И. Е. Бояр. По словам Кошко, этот полицейский чиновник после многих лет практики приобрел чуть ли не сверхъестественную прозорливость: «окинет лишь беглым взглядом и почти безошибочно определяет профессию данного человека». В 1910 году по «столу приводов» было зарегистрировано 47 911 человек, из них в 777 случаях личности преступников удалось установить благодаря антропометрическим данным; «портретная галерея» сыскной полиции пополнилась 20 252 фотографиями.
О категориях преступников, наводнявших город, рассказала в 1914 году газета «Голос Москвы»:
«В магазинах днем воруют изящные франты и франтихи с особо устроенными карманами в ротондах и шинелях. У ночных громил орудия взлома английских фабрик, стоящие огромных денег. Перед такими инструментами не устоит ни один железный шкаф. Воры разъезжают на гастроли из города в город. Среди таких гастролеров есть особый сорт карманников, носящих название „марвихеры“. Щегольски одетые, они совершают кражи компаниями, выкрадывая бумажники в банках, театрах, на вокзалах, на выставках, – словом, где бывает большое стечение зажиточной публики.
К этому же типу относятся «мойщики». Это воры, обкрадывающие сонных пассажиров в поездах, особенно в отдельных купе. Эти франты заводят знакомство, угощают чем-нибудь наркотическим и, когда жертва уснет, разрезают карманы и обирают. Во время совершения кражи один ворует, а другой караулит. Обокрав, они соскакивают с поездов, иногда на ходу, а большею частью на станциях, где скрещиваются поезда.
Есть еще «хипесники». Это воры и воровки, обкрадывающие специально мужчин, увлекающихся встречами на улицах с женщинами, которые завлекают простаков в свои квартиры, а там их обирают».
Большой наплыв последних – варшавских сутенеров с подопечными девицами – Москва пережила после революции 1905 года. Глядя на приезжих, активизировались московские «коты» с их «марухами». В вечернее время на Тверском бульваре нельзя было протолкнуться среди крикливо одетых и размалеванных «дам», предлагавших мужчинам «развеять скуку». Одновременно полиция оказалась буквально завалена заявлениями от любителей приключений: «ночные бабочки», заманив их «на приличную квартиру», опаивали дурманом и, дочиста ограбив, выбрасывали в глухом переулке.
Кроме «хипеса», варшавяне наладили поставки «живого товара» в публичные дома Европы. Через объявления в газетах они заманивали девушек, предлагая им поступить в хоры, отправлявшиеся на гастроли за границу, или стать гувернантками «с отъездом». Только создав специальную группу агентов, сыскной полиции удалось очистить Москву от этих международных преступников.
Среди магазинных воров («градушников») незаурядными масштабами краж прославился некий Чуфнов. «На дело» он шел, изображая богатого покупателя – в бобровой шапке и в николаевской шинели [91], подбитой таким же дорогим мехом, в складках которого были спрятаны карманы и специальные крючки. Когда его арестовали, то в номере роскошной гостиницы, где он жил, сыщики обнаружили целый склад похищенных вещей: от ювелирных изделий, куска драпа, головы сахара до фонографа и даже бочонка(!) сельдей.
Особенно сильно Первопрестольная страдала от набегов преступников в праздничные дни. На Рождество, Пасху и Духов день полиция фиксировала по несколько десятков крупных и около тысячи мелких преступлений. Громилы, пользуясь тем, что торговые заведения в течение двух дней были закрыты, устраивали подкопы, проломы в стенах, разбирали потолки, вскрывали сейфы и без помех уходили с богатой добычей. Существовала отлаженная система – местные воры вели разведку, готовили подходы к объекту, а уже сейф вскрывал какой-нибудь супервзломщик, специально приглашенный «на гастроли» из другого города.
Действенным средством, изобретенным Кошко для пресечения всплесков «праздничной» преступности, стали облавы, которые проводились при поддержке крупных полицейских сил (до тысячи городовых, более двухсот околоточных надзирателей, десятки приставов и агентов-сыщиков). Задержанные в ходе таких операций преступники-рецидивисты, не имевшие права находиться в столицах, на время праздников оказывались либо за решеткой, либо следовали в принудительном порядке к местам прописки. Даже если они по дороге бежали, то уже не успевали вернуться в Москву, чтобы «пойти на дело» в праздничные дни.
Туго в то время пришлось и хулиганам. Впервые на них, как на общественное зло, градоначальник обратил внимание своих подчиненных в 1905 году. При Кошко задержанных за безобразия на улицах после бесспорного установления их вины регистрировали в особом «хулиганском» столе. Там на нарушителя порядка заводили специальную карточку желтого цвета, где подробно фиксировались его личные данные.
Кроме того, хулиган ставил подпись под следующим документом:
«В управление московской сыскной полиции. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку в том, что мне объявлено, что я занесен на контроль в число лиц, замеченных в непристойном поведении на улице, и что лица, производящие безобразия на улицах, высылаются из столицы в административном порядке. Ввиду сего обязуюсь впредь вести себя чинно, ничем не нарушая течение уличной жизни».
Эта подписка оказалась действенной мерой против тех, кто не давал москвичам спокойно ходить по улицам. Статистика свидетельствовала, что в месяц хулиганов-рецидивистов стали задерживать не более одного-двух человек. Особенно притихли так называемые уличные нахалы – приличные на вид господа, позволявшие себе настойчиво приставать с гнусными предложениями ко всем попавшимся на их пути особам женского пола, даже юным гимназисткам. Больше чем угрозы высылки, они боялись связанной с ней огласки их делишек.
Успехи начальника московской сыскной полиции в борьбе с преступностью были признаны не только в России, но и за ее пределами. Введенные им приемы розыска перенимались знаменитым Скотланд-Ярдом. На Международном съезде криминалистов, проходившем в 1913 году в Швейцарии, русскую сыскную полицию признали лучшей в мире по раскрываемости преступлений [92].
И все же при всех несомненных успехах московской полиции удавалось всего лишь сдерживать нарастающий натиск преступного мира. Перейти в наступление ей не позволял целый ряд обстоятельств, среди которых прежде всего надо отметить недостаточное финансирование как со стороны МВД, так и со стороны городского управления. Устаревшая система двойного денежного потока: жалованье полицейским шло из казны, а «хозяйственное» содержание обеспечивал город, – приводила к неразберихе и взаимным претензиям.
Взять хотя бы полицейские участки – места, где располагались канцелярии приставов, караульные помещения, камеры для задержанных, приемные покои для подобранных на улицах больных. Специальных зданий для них не строили и, если не находилось подходящего казенного строения, нанимали дом у частного владельца.
«Нельзя не обратить внимания на участки, занимающие квартиры наемные, – писал Гиляровский. – Почти все помещения неудобны, а камеры для подобранных на улицах и арестованных положительно невозможны. Это какие-то, в полном смысле слова, застенки, где ни сесть, ни лечь. Есть при многих участках темные, совершенно без окон и вентиляции комнатки в квадратную сажень размером, куда, особенно в праздничные дни, стоймя вталкивают арестованных москвичей, мешая пьяных с трезвыми, больных иногда заразными болезнями со здоровыми. И винить полицию в этом нельзя, потому что другого помещения нет. [...]
