Мечта строить космические корабли родилась у меня еще в детстве и, как позже выяснилось, стала целью и делом всей жизни. Уже в начале 1950-х, вскоре после окончания института, я принимал участие в работе над первой межконтинентальной ракетой Р7, а в последующие годы занимался разработкой проектов пилотируемых кораблей и орбитальных станций. В 1964 году в качестве исследователя (оставаясь гражданским человеком) в составе экипажа из трех космонавтов участвовал в полете на корабле «Восход».

Первые шаги в новой сфере деятельности, где до вас еще никто не работал, — дело интересное и азартное, требующее от участников всех их умственных, а часто и физических возможностей. На нас обрушивались сотни технических и организационных проблем, которые необходимо было незамедлительно решать, причем так, чтобы эти решения можно было реализовывать надежно и в самые короткие сроки. Были удачные решения, даже «озарения», но были и ошибки, промахи, и тяжелые потери — все это сопровождало, сказать без преувеличения, наше великое дело. Громоздкая система управления и контроля по понятным причинам, как правило, не способствовала ускорению развития отрасли, а, скорее, тормозила нашу работу. Чего только стоят некоторые никчемные «парадные» запуски, которые дорого обходились, но не давали ожидаемых результатов. В новой книге мне удалось более объективно рассказать о работе и, конечно, о людях, связавших свою судьбу с космонавтикой, — моих коллегах: конструкторах, космонавтах и производственниках.

Но главное, что я хочу донести до читателя — и о чем не было сказано ни слова в моей предыдущей книге, — это размышления о настоящем и будущем, о трудностях, которые предстоит преодолевать людям не только в космических работах, но и в других областях деятельности. Считаю, пришла пора не просто говорить — а требовать внимания к серьезным проблемам планетарного масштаба — нынешним и тем, что могут возникнуть в ближайшем будущем.

Автор

Мне было лет десять, когда старший брат Борис принес популярную тогда книгу «Межпланетные полеты». Многое в ней излагалось весьма наивно. Но я этого, естественно, не понимал, читал ее с интересом, и тогда все мне казалось понятным: и схема двигателя, и схема ракеты. Просто бери и делай. В результате сразу принял решение: вырасту — займусь космическими кораблями: буду сам строить и летать на них. Уже тогда обнаружился некоторый избыток самоуверенности и решительности. И проявилась еще одна особенность характера — принимать программу сразу и целиком, без серьезного продумывания деталей. Осознал этот свой недостаток, пожалуй, только в последние годы. Но тогда я принял решение, как оказалось, на всю жизнь.

Родился я в Воронеже в 1926 году. Дед мой со стороны отца был священником (отец Павел) в деревне Булыгино, на границе Рязанской и Московской губерний. Но о том, кем он был, не знал вплоть до поступления в институт. Родители хранили это в тайне, чтобы не осложнять сыновьям жизнь. Мой отец — сын священника, сам я — внук священника! Это даже хуже, чем интеллигент, а «интеллигент» тогда звучало как оскорбление. Даже после хрущевской оттепели, заезжая к отцу, который жил тогда со своими сестрами и братом в одной квартире, почти всегда наблюдал одну и ту же картину: оживленный разговор при моем появлении мгновенно прекращался — конспирация! На мои вопросы о судьбе братьев деда они отвечали: не знаем. О смерти деда тоже никогда ничего не рассказывали. Единственное, что я знал, — это год его смерти: 1917.

Но однажды все же дожал отца, и он рассказал мне, что действительно мало что знает и о братьях своего отца, и об их потомках. Кто-то кого-то видел в последние годы гражданской войны в Крыму. Старший брат деда в чине действительного статского советника перед Первой мировой войной служил инспектором учебных заведений в Варшаве, больше о нем ничего не известно. Другой брат деда был врачом. Сохранилась переписка братьев (около 1875–1880 годов). В письмах обсуждалась будущая женитьба деда. После окончания семинарии он работал учителем в сельской школе. Однако потом дед вместе со своим отцом (тоже священником) решили, что учитель — это хорошо, но священник лучше. А чтобы получить сан, надо было не только закончить семинарию, но и жениться! Вот и рассуждали о выборе невесты. Старший брат деда (тогда еще инспектор народных училищ в Харькове) распространялся о важности этого шага, подчеркивая, что не следует пренебрегать ответственностью перед будущими детьми (по-видимому, намекал на то, что не стоит забывать и о получении церковного прихода и приданого за невестой). Младший брат (который потом стал врачом) писал: «Да не слушай ты этого зануду, главное, смотри, чтобы хорошенькая была!» Из других писем и фотографий было ясно, что прагматичный дед не пренебрег ни тем, ни другим советами. Женился он на дочери священника — симпатичной (судя по фотографии) молоденькой поповне Вере.

Братьев у отца было трое: старший — врач, большевик. Второй, адвокат, будучи до революции эсером, после революции это скрывал, так же, как и то, что после окончания университета служил присяжным поверенным (рассказывая, что «был только учителем географии!»). Третий брат благоразумно избрал профессию бухгалтера, и отец (самый младший в семье) — тоже.

О более дальних предках практически ничего не знаю, кроме того, что прадеда, священника, звали Кондрат, а прапрадеда, также священника — Феоктист. Может, от предков священников перешла ко мне по наследству способность убеждать?

О предках по линии матери известно еще меньше. Родилась она в селе Алексеевка, под Пензой. Девичья фамилия ее Покшина. Что-то мордовское есть в самой этой фамилии. Мать рассказывала, что дед ее, отслужив в армии, вернулся в родную деревню и женился. Был в семье тираном. Это в какой-то степени объясняет, почему в нашей семье главенствовала мать — наследственность опять же!

Отец в начале двадцатых годов поступил в Рязанский университет на географическое отделение, но поскольку географическое отделение в Рязанском университете вскоре закрыли, отца перевели в Воронежский (бывший Юрьевский) университет, эвакуированный туда во время Первой мировой войны из Дерпта, который раньше был известен как «Юрьев». Может быть, это Юрий Долгорукий решил и там увековечить свое имя?

Семья также переехала в Воронеж. Сняли комнату в полуподвальном помещении, где мне и привелось появиться на свет.

Отец, еще будучи студентом, подрабатывал бухгалтером. После моего рождения учиться и одновременно работать, чтобы содержать большую семью, стало трудно, и ему пришлось бросить учебу.

В конце двадцатых годов родители взяли участок, построили своими силами дом и посадили сад. Однако через какое-то время власти на месте нашего дома решили построить поликлинику. В 1935 году родители получили задом компенсацию, купили на эти деньги двухэтажный дом на улице Чичерина. Наша семья занимала там верхний этаж, а внизу жили квартиранты, которые вселились, по-видимому, после революции и ничего хозяину дома не платили. Поэтому он продал дом моим родителям недорого. Участок принадлежал нам, на нем располагались сад, сараи, гигантский погреб. Фактически было два сада: яблоневый и вишневый. Яблоневый — старый, с большими деревьями. Из нашей с братом комнаты можно было через окно спуститься по яблоне прямо в этот сад. Кроме того, были еще «джунгли» — участок, заросший травой, кустарниками и деревьями. Второй этаж — четыре небольших комнаты, включая кухню, веранда — тоже были в нашем распоряжении. В конце улицы начинались карьеры, где для местного кирпичного завода добывали песок и глину. Зимой там для нас были лыжные горки, летом — футбольные поля, а весной мы даже плавание устраивали на тающих льдинах в большой луже.