Во всех названных городах, присоединенных к Русскому государству в конце XV в., немногочисленное посадское население не пыталось оспорить ведущую роль местного боярства в городской жизни. Но в первой трети XVI в. в зоне военных действий оказались города иного рода, с более многочисленным и активным мещанским населением, и здесь в определении судьбы города подчас решающую роль играло не боярство, а мещане и «черные люди». Достаточно вспомнить эпизод 1514 г., когда после Смоленского взятия к Василию III «приехаша из Кричева и из Дубровны мещане и черные люди, чтобы государь… велел им себе служити, а городы Кричев и Дубровна пред государем», а сразу после Оршинской битвы они «отступиша к королю»[1104]. В данном случае мещане и черные люди сами распорядились судьбой своих городов, причем ясно, что их действия были продиктованы не симпатиями к Москве, а трудным положением этих небольших приграничных городов, чья участь сильно зависела от перипетий русско-литовской войны.

Судьба Смоленска также во многом определялась позицией мещанского населения. Приведенные выше данные о четырех осадах города (особенно об осаде 1513 г.) не оставляют сомнений в том, что все жители, а не только верхушка, оказывали упорное сопротивление московским войскам. Поэтому говорить о симпатиях «народа» к Москве (В. П. Мальцев, А. Б. Кузнецов), на мой взгляд, нет оснований. Сословная рознь проявилась не во время выпавших на долю горожан тяжелых испытаний, а после капитуляции города.

На переговорах в лагере Василия III летом 1514 г. присутствовали, как мы помним, представители и «верхов» и «низов», но особую активность проявили как раз посланцы мещан и черных людей. В Описи Царского архива XVI в. упомянуты «три грамоты старые Жигимонта короля жаловальные да две грамоты мещанских, а принес Логин, староста смоленской»[1105]. Здесь наглядно видно, сколь дорожили мещане правами и льготами, полученными от литовских господарей; теперь они стремились добиться от нового государя подтверждения своей «старины» и представили хранившиеся в Смоленске королевские грамоты (так они попали в царский архив). На основании этих привилеев от имени Василия III были составлены «грамота жаловальная смоленская большая всей земле» и особая грамота мещанам («как пожаловал мещан смоленских»)[1106]. До наших дней сохранилась только первая из них. В ней помимо подтверждения прав всего населения, включая важное обязательство — «розводу нам князем, и бояром, и мещаном, и черным людем, и всем людем Смоленские земли никак не учинити»[1107], — предоставлялись новые льготы мещанам и черным людям: им передавался торговый сбор — весчее («мещаном и черным людем то весчее имати на себя»); кроме того, они полностью освобождались от подводной повинности: как и во всем Русском государстве, эта обязанность возлагалась на ямщиков[1108]. Таким образом, если бояре не только не получили новых прав и привилегий, но часть из них даже утратили (см. выше), то мещане и черные люди сумели добиться улучшения своего положения.

Как видим, мещанское население Смоленска, упорно вместе с другими сословиями защищавшее свой город от московских войск, после капитуляции вовсе не собиралось, в отличие от многих бояр, покидать родные места, а постаралось на выгодных для себя условиях прийти к соглашению с новой властью. Казалось, эти усилия не пропали даром, однако вскоре раскрытие пролитовского заговора и последовавшие затем репрессии перечеркнули договор Василия III с городом, и, хотя ни один источник не упоминает об участии в заговоре мещан и черных людей, они были выселены из Смоленска наряду с боярами. В посольском наказе 1524 г. говорится, что смолянам, выведенным в Москву, великий князь, среди прочего, «дворы им на Москве и лавки велел подавати»[1109]. Тогда и появились в Великом княжестве Литовском смоленские мещане-беглецы: их имена встречаются в документах Метрики уже около 1516 г.[1110], а в 1525 г. упоминаются «люди смолняне, которые ново сели» близ Могилева; их насчитывалось тогда всего восемь дворов, но новоселы просили выделить им еще место, жалуясь на недостаток земли[1111]. Осенью 1531 г. «смолняне слобожане» вновь привлекли к себе внимание литовского правительства[1112]. Это, однако, исключительное явление: ни из Брянска, ни из Торопца, ни из других городов, присоединенных к Московскому государству, бегство мещан источниками не зафиксировано. «Право отъезда», которым еще в начале XVI в. активно пользовались бояре, основной массе горожан было неведомо.

Итак, симпатий к Москве, к московским порядкам не удается обнаружить ни в одном из городских слоев Литовской Руси. Объяснение этому искали уже современники. Так, хронист Й. Деций в связи с событиями 1514 г. замечает, что «русинов, которые живут под властью короля» и имеют общую с московитами религию, «ничто не удерживает от измены, кроме тирании князя» (московского. — М. К.) и того, что «никто (в Московии. — М. К.) не владеет богатством иначе, как с разрешения князя…»[1113]. Эти опасения, обычно приписываемые шляхте[1114], в равной степени могут быть отнесены и к зажиточному мещанству: смоленские мещане, выселенные из родного города наравне с боярами, на собственном опыте могли увидеть серьезные различия в порядках двух соседних государств. Слухи о московской «тирании» должны были побудить остававшихся под властью Литвы горожан еще больше ценить те привилегии, которыми они пользовались в Великом княжестве.

Вместе с тем следует отметить, что при общей лояльности всего городского населения к Литве, с приближением военной опасности обнаруживались существенные различия в поведении разных социальных слоев. Боярская верхушка и церковные иерархи, тесно связанные с великокняжеской властью, оставались до конца ей верны; присоединение Брянска и Смоленска к Русскому государству повлекло за собой массовые «отъезды» бояр в Литву. Бояре и мещане небольших городков, напротив, демонстрировали компромиссную позицию, легко признавая власть того, на чьей стороне в данный момент был военный перевес. К соглашению с московским государем в конце концов после долгого сопротивления склонилась и основная масса жителей Смоленска, выговорив только сохранение дорогой для них «старины» и получив ряд новых льгот. Однако организованный боярской и церковной верхушкой пролитовский заговор перечеркнул это соглашение.

В предыдущем изложении мы пришли к выводу, что горожане не были союзниками великих князей московских в деле присоединения порубежных земель к Русскому государству. До 1500 г. Москва могла в определенной мере опереться на помощь «украинных» князей, но с начала XVI в. ей приходилось рассчитывать только на свою военную силу. Мало того, потеря Любеча и Гомеля, описанный выше эпизод борьбы за Торопец в 1508 г. и другие события русско-литовских войн первой трети XVI в. показали непрочность московских завоеваний. В связи с этим возникает вопрос: каким образом московскому правительству удалось удержать (за исключением двух названных городов) обширные территории, присоединенные на рубеже XV–XVI вв.? Первым шагом в освоении новых западных земель было назначение туда великокняжеских наместников. В Вязьме наместники упоминаются с мая 1495 г., в Брянске — с декабря 1502 г., в Дорогобуже — с мая 1503 г.[1115], в Белой — с июня 1511 г.[1116]; в Торопце первые сведения о наместнике относятся к 1522 г., хотя скорее всего он там появился гораздо раньше; наконец, в Смоленске сразу после взятия был оставлен наместник — кн. В. В. Шуйский[1117]. Только северские города вплоть до начала 20-х гг. оставались во владении удельных князей, после чего и там было введено наместническое управление[1118].