Наиболее близкую к действительности точку зрения высказал, на мой взгляд, А. Е. Пресняков, указавший на сугубо династический (притязания Олельковича на престол), а не национальный или религиозный характер заговора; возражал он и против версии Папэ о борьбе центробежных и централизаторских тенденций, проявившейся якобы в данном эпизоде[353]. Сходную аргументацию привел позднее X. Яблоновски[354]. Наконец, К. В. Базилевич вопреки всей предшествующей историографической традиции считал версию о династическом характере событий 1481 г. ошибочной, видя в них не «заговор князей», а проявление развернувшегося в те годы «сильного движения православного населения в сторону присоединения к Москве»; к этому движению, по мнению исследователя, примыкали в начале 80-х гг. XV в. и верховские князья[355].
Едва ли, однако, последняя из приведенных версий приближает нас к верному пониманию указанных событий. Единственный по существу источник, на который эта версия опирается, — известие Софийской II летописи — не вызывает особого доверия. Здесь под 1481/82 г. сообщается о «мятеже» в Литовской земле: «восхотеша вотчичи, Олшанской да Оленкович (так!) да князь Федор Белской, по Березыню реку отсести на великого князя Литовской земли, един же их обговорил», и король двоих из них казнил, а Федор Бельский бежал к Москве; впоследствии великий князь добивался у короля отпуска к мужу жены кн. Федора, оставшейся в Литве, — но тщетно[356].
Часть информации в этом летописном тексте несомненно соответствует действительности: верно названы имена заговорщиков; хлопоты о возвращении Ф. Бельскому его жены отразились и в посольской книге[357]. Вполне возможно, источником информации о «мятеже» в Литве был сам беглец — Федор Бельский: он и мог представить задним числом цели заговорщиков в желательном для московского государя свете — как стремление «отсести на великого князя» часть литовских земель. В летописном тексте события явно увидены из Москвы; с литовскими реалиями составитель свода был слабо знаком — иначе трудно объяснить пассаж о землях «по Березыню реку». На притоке Березины, р. Гольшанке, находилось родовое владение кн. Гольшанских, к которым принадлежал один из заговорщиков — Иван Юрьевич (сам он владел Дубровицей на Горыни)[358], — отсюда, наверное, упоминание о Березине в летописном известии. Однако только человек, не знакомый с положением дел в Великом княжестве, мог посчитать, будто заговорщики действительно были в состоянии «оторвать» от Литвы такую громадную территорию: ведь от владений Ивана Гольшанского или от Слуцка и Копыля, принадлежавших другому заговорщику — Михаилу Олельковичу, — до тогдашней границы с Москвой было не менее 500–600 км! Эту территорию они отнюдь не контролировали. Даже кн. Федор Бельский, чья вотчина (г. Белая) находилась намного ближе к границе, не смог «отъехать» в Москву вместе с ней: этому, очевидно, воспрепятствовал его родной брат Семен, оставшийся лояльным к королю и в благодарность получивший от него все имения беглеца (см. выше). Случай с родным братом Федора Бельского, как и с его женой (из рода кн. Кобринских), так и не пожелавшей приехать к мужу в Москву[359], — весьма показателен: даже среди ближайшей родни заговорщики не имели прочной опоры. В конце концов, как неоднократно отмечалось в литературе, ни один источник не добавляет ни одного имени к троим вышеупомянутым участникам событий 1481 г. За этими последними стояла не «княжеская партия» (В. Б. Антонович) и тем более не «сильное движение православного населения» (К. В. Базилевич), а лишь узкий круг заговорщиков.
В пользу такой трактовки событий 1481 г. свидетельствует самый ранний из сохранившихся источников — письмо хелминского воеводы в Гданьск от 20 мая 1481 г. Здесь сообщается, что перед Пасхой (22 апреля 1481 г.) «литовские господа, то есть самые дерзкие (? wegestin) князья» задумали убить короля и его сыновей во время охоты, а королеву взять под стражу, но «добрые люди» успели предупредить Казимира, тот избежал опасности и велел арестовать заговорщиков[360]. О составе участников заговора сходно говорят и другие литовско-польские источники. Так, в посольстве великого князя литовского Александра к венгерскому королю Владиславу (1501 г.) напоминалось, как при их отце Казимире «от подданных княжат земли нашого милостивого пана некоторые… на его милость (короля. — М. К.)… повстати умыслили, так и на вашу милость, сынов его милости»[361]. Важно также свидетельство Ольбрахта Гаштольда в письме королеве Боне (1525 г.) — ведь отец его, Мартин Гаштольд, был в 1481 г. Троцким воеводой и, следовательно, по рангу должен был участвовать в судебном процессе над заговорщиками: «два предка этого Слуцкого (кн. Юрия Семеновича Слуцкого. — М. К.), русские князья… покойным королем Казимиром… были по суду обезглавлены, ибо они составили заговор с целью убийства короля и великого князя, вышеназванного государя Казимира, желая, чтобы по уговору только один (из них. — М. К.) занял Великое княжество»[362]. Очевидно, здесь имеются в виду Михаил Олелькович (дед Юрия Слуцкого, о котором пишет О. М. Гаштольд) и Иван Гольшанский. Наконец, прусские хронисты XVI в., в частности А. Крацц («Вандалия» 1517 г.), отмечали, что среди вельмож были такие, которые считались достойными трона в случае убийства короля[363]. Здесь опять-таки можно видеть намек на Михаила Олельковича.
Таким образом, версия о заговоре небольшой группы княжат — родственников правившей династии с целью захвата власти в Литве может считаться вполне обоснованной. Что же касается вопроса о религиозной подоплеке этих событий, то рядом исследователей уже были высказаны серьезные сомнения в ее наличии[364]. Едва ли следует принимать на веру слова из упомянутого выше посольства Александра к венгерскому королю о том, что княжата тогда «не для иного, ниж для веры светой повстати умыслили…»[365]. Во-первых, такая оценка событий 20-летней давности могла быть подсказана (как полагали М. С. Грушевский и А. Е. Пресняков в указанных выше работах) ситуацией начала XVI в. Во-вторых же, здесь можно усмотреть дипломатический прием, рассчитанный на определенный эффект. В том, что религиозные мотивы активно использовались государями Восточной Европы в политических целях, нам еще предстоит убедиться в дальнейшем. Словом, нет никаких оснований видеть в трех заговорщиках борцов за православную веру[366].
Не находит опоры в источниках попытка К. В. Базилевича связать с выступлением против Казимира в начале 80-х гг. верховских князей. Нельзя согласиться и с утверждением, что бегство Федора Бельского в Москву послужило толчком к переходу под власть Ивана III украинных князей[367]. В действительности же после «отъезда» в Москву Семена Одоевского с сыновьями (в начале 70-х гг. или даже раньше) в переходах верховских князей на московскую службу наблюдается длительный перерыв примерно на полтора десятка лет, до 1487 г. Так что в ситуации на русско-литовском пограничье бегство Ф. Бельского практически ничего не изменило.
«Отъезды» верховских князей к Ивану III возобновились во второй половине 80-х гг. Еще 10 апреля 1483 г. Казимир заключил докончание «по старине» с князьями Дмитрием и Семеном Федоровичами и Иваном Михайловичем Воротынскими[368], а уже в начале октября 1487 г. литовский посол жаловался в Москве на обиды от кн. Ивана Михайловича Воротынского, причем называл его «королевским слугой»[369]. Последнее обстоятельство позволяет предположить, что переход его на московскую службу произошел незадолго до этого посольства. Иван III в ответ протестовал против именования И. М. Воротынского слугой короля, напомнив, что «коли нам бил челом князь Иван служити, и мы посылали от него к королю с отказом, а наш слуга князь Иван посылал с нашим дворянином своего человека и целование королю с себе сложил»[370]. Однако Казимир, констатируя факт перехода («Князь Иван Михайлович Воротынский, что ныне тебе служит…»), юридически его не признавал: «зовет его король своим слугою, а из присяги и из их записи (очевидно, докончания 1483 г. — М. К.) его не выпустит»[371]. Можно предположить, что этот переход Ивана Воротынского со своей вотчиной (включая г. Перемышль[372]) произошел где-то в первой половине того же 1487 г.
