Представить себе, что за Римо охотится кто-нибудь посторонний, было невозможно. Кроме КЮРЕ, о нем не знала ни одна душа, к тому же он находился под прикрытием тщательно разработанной легенды. Кто, кроме людей из академических кругов, мог знать о докторе Рентоне Уорде? Кому из них могло прийти в голову убить его, да не где-нибудь, а в малазийских джунглях? Даже если доктор задолжал самым безжалостным нью-орлеанским кровопийцам-ростовщикам, они наверняка расправились бы с ним дома, там, где ситуация находилась у них под контролем. И уж, конечно, прежде чем позаимствовать у доктора имя и личность, КЮРЕ досконально изучила его подноготную.

Как ни старался Римо, отделаться от мыслей о нападении ему не удавалось. Бандиты с рыночной площади явно нацеливались на него — или «Рентона Уорда», — потому что кто-то очень не хотел, чтобы он присоединился к экспедиции Стокуэлла. Мотив оставался неизвестен, и вывести его на основании данных, которыми располагал Римо, было невозможно.

«Что нам известно?» — спрашивал он себя. Рассчитывать на показания бандитов не приходилось. Вырвать у них имена работодателей мог разве что специалист по спиритизму и столоверчению. Таким образом, оставалось четверо, у каждого из которых могла быть собственная причина не желать появления в экспедиции нового человека. И более десятка возможных комбинаций, если двое (или более) противников выступали сообща. До сих пор у Римо не было ни малейшей зацепки или улики, позволявшей связать новых знакомых с попыткой убийства.

В конце концов Римо оставил попытки угадать, зачем кому-то, доселе незнакомому, потребовалось его убивать. Вероятным причинам не было числа — от зависти коллег до обычной алчности. Проверка, проведенная КЮРЕ, полностью исключала личное знакомство доктора Уорда с членами экспедиции.

А если речь шла о заочной вражде, то один взгляд на лицо новичка дал бы остальным понять, что в группу затесался лазутчик.

Это соображение вновь заставило Римо вернуться к размышлениям о том, каким образом кому-то — тем более ученому, протирающему штаны за столом, — удалось так быстро сорвать с него фальшивую личину.

— Куда ты идешь? — спросил Чиун.

Римо не смог сдержать улыбки. Он неподвижно стоял у кровати, рассматривая свой вещмешок, и тем не менее Чиун почувствовал, что его подопечный собрался уходить. Старый кореец безошибочно угадывал намерения ученика.

— Думаю прогуляться, — ответил Римо.

— Вот она, логика белых людей, — заметил мастер Синанджу. — Тебя ждет долгий путь сквозь джунгли, а ты собираешься бесцельно расхаживать по городу.

— Я гуляю, чтобы расслабиться. Ты же знаешь, мне не нужно много времени для сна.

— Тебе нужно побольше тренироваться, — заявил Чиун. — Ученик, постигший только первоначальные ступени Синанджу, обязан каждый час бодрствования отдавать занятиям.

— Займусь по возвращении с охоты на динозавра.

— Я вынужден уступить, поскольку этого потребовал Император Смит, — продолжал Чиун, — но ты совершенно не подготовлен.

— Жаль, что ты не сможешь к нам присоединиться, — сказал Римо.

— Ты хочешь, чтобы я бродил по джунглям, словно дикарь? — Сама мысль об этом, казалось, ввергла Чиуна в ужас.

— Что ж, ты в любом случае не прошел бы приемных испытаний, — сказал Римо. — У тебя нет ученой степени.

— Мудрый человек не нуждается в том, чтобы к его имени присовокупляли бессмысленные слова.

— Вот тут ты прав, — отозвался Римо.

— А ты сомневался?

— Я постараюсь не задерживаться и скоро вернусь домой.

— Твой дом находится в Синанджу. А эта комната — всего лишь помещение для отдыха и хранения одежды.

— Не засиживайся у телевизора допоздна. Это помешает тебе уснуть.

— Клевета. Кореец, дух которого озаряет свет Синанджу, обладает непоколебимым спокойствием.

Последнее слово всегда оставалось за Чиуном, даже если ему приходилось шептать по-корейски. Римо ничего не ответил и закрыл за собой дверь. Запирать замок не было необходимости. Вздумай какой-нибудь воришка забраться в номер, его ожидал бы неприятный сюрприз.

Римо вышел на лестницу. Ему предстоял спуск по десяти пролетам, и он преодолел этот путь, шагая по перилам — для тренировки. Если бы Римо снял обувь, спускаться было бы проще, но он прекрасно справился и так. Задержавшись на пороге вестибюля, Римо проверил пульс и частоту дыхания.

Невзирая на затраченные усилия, то и другое было в норме.

Перед ним расстилался Куала-Лумпур, непроглядная тьма и яркие огни которого были напоены ароматами жасмина, карри, сате и запахами китайской кухни, к которым порой примешивалась вонь сточных канав. Римо двигался в сторону небольших окраинных улочек, незримо наблюдая за тем, что творится у него за спиной. Если его и преследовали, то слишком осторожно и умело, чтобы даже обостренные чувства Римо смогли уловить постороннее присутствие. Разумеется, исключать такую возможность было нельзя, и тем не менее...

Посвятив наблюдениям около четверти часа, Римо убедился в отсутствии слежки. Теперь, располагая относительной свободой, он получил возможность хорошенько подумать. Как ни говори, Чиун был прав, утверждая, что ему еще учиться и учиться. Римо размышлял, а ноги тем временем несли его вперед.

Пройдя около километра, он свернул на Маркет-стрит и слился с темнотой, будто призрак.

Одри Морленд покинула отель «Шангри-ла», не имея никакой определенной цели. Вещи уже были упакованы, а спать не хотелось; наоборот — ей казалось, что она попусту потеряет время, если уляжется в постель и начнет считать овец или проделывать что-либо в этом роде. А бороться с возбуждением при помощи снотворного Одри не привыкла.

До общего сбора за завтраком оставалось восемь часов, а отъезд должен был состояться еще час-полтора спустя. Одри размышляла о джунглях и их тайнах, которые ждали ее у самой черты городских огней, затмевавших звезды, и ей хотелось, чтобы путешествие началось сейчас же, сию минуту.

Успокойся, Одри, всему свое время, говорила она себе. Если нервы разгуляются, и вовсе не уснешь.

Эта мысль напомнила ей о докторе Уорде.

Он показался ей симпатичным мужчиной, не то чтобы стандартным красавцем с экрана, но она нипочем не выгнала бы его из своей постели. Его окружала особая аура, которую Одри очень редко замечала в своих коллегах, — скрытая чувственность, выявить которую можно было, лишь приложив определенные усилия. Рентой Уорд излучал уверенность, далеко превосходившую апломб исследователя, сквозивший в его монографиях и учебниках. Доктор Уорд был не столько ученым мужем, сколько настоящим мужчиной.

Подумав о несчастном Саффорде, Одри улыбнулась. Она прекрасно знала о ходивших в Джорджтауне трогательных слухах, намекавших на пылкую страсть между ней и профессором Стокуэллом. Одри в меру своих сил поддерживала сплетни, исходя из личных соображений. Во-первых, они помогали ей держать на расстоянии прочих университетских воздыхателей и, похоже, льстили самолюбию ее мнимого покровителя, создавая иллюзию любовной интриги, которая освобождала Стокуэлла от необходимости решительных действий.

По странному совпадению, именно сегодня Стокуэлл впервые выказал признаки ревности. Вероятно, его язык развязала смена обстановки, восточная экзотика. Одри сознавала, что данное обстоятельство заслуживает самого пристального внимания. Завлекать Саффорда было бы глупо, поскольку это непременно вызвало бы непонимание и ссору, которая не сулила Одри ничего хорошего.

Как ни пыталась Одри сосредоточиться на главной цели путешествия, ее мысли упрямо возвращались к Рентону Уорду. Пайк Чалмерс его невзлюбил — это было очевидно, — но Чалмерс явно страдал манией величия, погрузившись в восхищенное самосозерцание и полагая, что любая женщина должна считать его подарком небес. Каждый раз, когда он смотрел на нее раздевающим взглядом, напоминавшим прикосновение липких рук, по телу Одри пробегали мурашки. Она безошибочно угадала желания Чалмерса уже в тот миг, когда их представили друг другу. За ним придется присматривать в пути, ведь, оказавшись в джунглях, типы вроде Чалмерса легко превращаются в первобытных людей, хотя Одри вовсе не была уверена, что прародители человеческого рода заслуживают такого сравнения. Вздумай Чалмерс удовлетворить свои прихоти и взять то, что ему хочется, он пойдет напролом, не спрашивая согласия Одри.