– У нас в плане лыжная экскурсия сегодня, – стряхивая с шапки снег, сказал Митя. – Не все, понимаете, освоили это дело. За каникулы надо подтянуться, – объяснил он, подбирая парные лыжи. – Да вы идите отдыхайте, Иван Васильевич. Мы только соберемся – и айда!

– «Отдыхайте»! – усмехнулся Иван Васильевич. – С вами отдохнешь, пожалуй…

На крыльце затопали, и в дверь вбежали школьники.

– Здравствуйте, Иван Васильевич! – с опаской поглядывая на сторожа, здоровались они: Иван Васильевич недаром получил от ребят прозвище «Грозный».

Опираясь на толстую, суковатую палку, во всякую погоду стоял он на крыльце, встречая и провожая школьников. На прозвище «Грозный» старик нисколько не обижался.

– Я для вашего брата и есть грозный, потому что безобразия в школе допускать не могу, – сурово говорил он.

Увидев перелезавшего через забор школьника, старик звонко стучал об асфальт палкой:

– Куда лезешь? Где тебе ходить приказано?

– Дорогу потерял! – кричал озорник.

– У меня живо найдешь! Носом калитку откроешь!

Школьник с хохотом скатывался с забора и осторожно проходил мимо сторожа:

– Здравствуйте, Иван Васильевич!

– То-то «здравствуйте»! Дурная твоя голова вихрастая! На плечах ходуном ходит, всякое соображение растеряла! – ворчал Грозный, закрывая за мальчиком дверь.

И вдруг лицо его расплывалось в улыбке, около губ собирались добрые морщинки, и он, похлопывая по плечу какого-нибудь отличника, говорил:

– Инженер! Одно удовольствие от твоего житья-бытья получается. Матери поклон от Ивана Васильевича передай!

Или, грозно сдвинув брови и выпятив грудь, приглашал группу школьников:

– Проходите! Проходите!

Школьники замедляли шаг.

– Артисты! Одно слово – артисты! На собраниях про вас высказываются. Вам в школу, как в театр, на своей машине выезжать надо, а вы пешочком, а?

– Да ладно… уже ругали нас, – подходя ближе, нерешительно мямлил кто-нибудь из ребят.

– Сам! Самолично присутствовал! – ударяя себя в грудь, торжествующе говорил Грозный. – Все собрание тебя обсуждало. А кто ты есть, ежели на тебя посмотреть? – Грозный прищуривался и, оглядев с ног до головы ученика, презрительно говорил: – Сучок! Голый сучок, ничего не значащий! А тобой люди занимаются, выдолбить человека из тебя хотят.

– Да чего вы еще! – пробираясь к двери, бормотали оробевшие школьники. – Не будем мы больше, обещали ведь…

– И не будешь! Ни в каком разе не будешь! Мне и обещаниев твоих не нужно. Я сам к тебе подход подберу.

– Вот леший! И зачем только его на собрания пускают! Ведь он потом прохода не дает, – возмущались злополучные ребята. – На всех собраниях сидит! Отвернет ладонью ухо и слушает, – смеялись они.

Но сегодня Грозный ворчал для виду. У него было то особое, праздничное настроение, которое не хочется омрачать ни себе, ни другим. Открыв Мите пионерскую комнату, он вышел на крыльцо.

На дворе лежали горы снега. С улицы шли и бежали школьники. Лыжные костюмы ярко выделялись на белизне снега, поднятые лыжи торчали вверх, как молодые сосенки. Грозный улыбался, ласково кивал головой, то и дело приподнимая свою мохнатую шапку.

– С праздником, Иван Васильевич!

– И вас также!

Крепкий морозец стягивал шнурочком брови, красил щеки ребят и белил ресницы.

– Стой, стой! Где же это ты мелом испачкался? И щеки клюквой вымазал, – шутил Грозный с каким-нибудь мальчуганом.

Васек Трубачев торопился – во дворе уже никого не было.

– Иван Васильевич, прошли наши ребята?

– Прошли, прошли! А ты что же эдаким мотоциклетом пролетаешь? И «здравствуйте» тебе сказать некогда.

Васек поспешно сорвал с головы вязаную шапку:

– Здравствуйте!

– Ишь ты, Мухомор! – любовно сказал сторож.

Васек был одним из его любимцев. Еще в первом классе Грозный прозвал его Мухомором за темно-рыжий оттенок волос и веснушки на носу.

– Прошли, прошли твои товарищи!

Васек, прыгая через три ступеньки и волоча за собой лыжи, помчался на второй этаж.

В пионерской комнате толпились ребята. Митя, поминутно откидывая со лба непослушную прядь льняных волос, оживленно объяснял:

– Все зависит от правильности хода…

– Трубачев! – крикнул Саша Булгаков. – Сюда! Сейчас строиться будем. Мое звено в полном порядке.

– У меня Малютина нет, – сказал Коля Одинцов.

– А Зорина где? – спросил Васек.

Лида Зорина, запыхавшись, вбежала в комнату. Она была в красном пушистом костюме, черные косички выбивались из-под шапки.

– Я здесь! Девочки все пришли!

– Звеньевая, а опаздываешь! – строго сказал Васек.

– Я не опаздываю, я за Нюрой Синицыной заходила, – оправдывалась Лида.

Школьники выстроились в две шеренги перед крыльцом. На перекличке не оказалось Севы Малютина.

– Ему нельзя, – сказал Саша, староста класса. – Он больной.

– Больной-притворной, – пошутил кто-то из ребят.

– У Малютина порок сердца, – строго сказал Митя. – Смеяться тут нечему… Ну, пошли! – крикнул он, взмахнув лыжной палкой. – За мной!

Грозный стоит на крыльце, прикрыв ладонью глаза. За воротами, на снежной улице, одна за другой исчезают синие, зеленые фигурки лыжников, красным флажком мелькает между ними Лида Зорина…

Скрип лыж, голоса и смех затихают…

– Ну вот, значит… – говорит Грозный, направляясь к своей каморке, но несколько пар крепких кулачков барабанят в дверь:

– Откройте! Откройте!

– А, первачки! Промерзли?.. Ну, грейтесь, грейтесь! – ласково говорит сторож.

Закутанные в теплые платки, толстые и смешные, неуклюжие, как медвежата, размахивая лопатками, вваливаются первачки. За ними, смеясь, поднимается их учительница.

– Мы, Иван Васильевич, только погреться. А вы идите отдыхайте, – говорит она. – Мы во дворе будем.

Клубится снежная пыль. Красные от натуги малыши носят лопатками снег, лезут в сугробы.

Позвякивая ключами, сторож проходит в пионерскую комнату.

На стене возле праздничной стенгазеты висят плакаты и объявления.

Грозный надевает на нос очки:

– Где тут у них планы? На каникулы… Ага… Первые классы… так… Четвертые – экскурсия… так… Шестые – кружок фото… так… Восьмые – международный доклад… так… Шахматисты… – Он машет рукой и прячет очки. – Свято место пусто не бывает!

К вечеру мороз утих. Небо было чистое, с редкими звездами. Васек Трубачев, Саша Булгаков и Коля Одинцов возвращались с лыжной прогулки втроем.

Они нарочно отстали от ребят, чтобы зайти на пруд.

– Пойдем? – предложил товарищам Васек. – Не хочется домой еще.

– Пойдем! На пруду, наверно, красиво сейчас. Я тоже не хочу домой… – согласился Одинцов. – Саша, пойдешь?

– Куда вы – туда и я!

Мальчики прошли парк и начали спускаться к пруду. Пушистые берега с занесенными снегом деревьями возвышались, как непроходимые горы.

Старые ели, глубоко зарывшись в сугробы, распластали на снегу свои густые, мохнатые ветви. Метель намела на пруду высокие снежные холмы.

Вокруг было так тихо и пустынно, что мальчики говорили шепотом.

– Не пройдем, пожалуй, провалимся, – пробуя наст, сказал Саша.

– Идите по моему следу. Айда… лесенкой… – Васек поднялся на горку и, пригнувшись, съехал вниз. Потом снял лыжи и бросил в сугроб. – Сюда! Одинцов! Саша! Мягко, как в кресле!

Мальчики уселись рядом. Все трое, запрокинув головы, смотрели в темное, глубокое небо.

– Смотрите, смотрите! Луна!

Из-за парка показалась огромная желтая луна.

– Ни на чем держится! – удивленно сказал Саша. – Вот-вот упадет.

– Вот если б упала!

– Хорошо бы! Мы бы ее сейчас в школу притащили, прямо в пионерскую комнату.