Было еще совсем тепло, и казалось, что это не середина октября, не поздняя осень, а ранняя весна, что скоро набухнут почки и снова зазеленеют на голых ветках листья.

– С плохими учителями никогда ничего не случается, – говорила Аня, шагая по бульвару рядом с Катей. – А с хорошими обязательно что-нибудь должно случиться. Вот и у моей двоюродной сестры так было. Самый любимый учитель попал под машину, а нелюбимый и не подумал…

– Почему? – спросила Катя.

Аня удивилась:

– Как это «почему»? Да ты меня совсем не слушаешь.

Катя виновато посмотрела на Аню:

– Прости, Анечка, я и в самом деле ничего не слыхала. Я задумалась.

– О чем? О новой учительнице? Да? Ты боишься, что вызовут твою маму?

– Да нет, не то что боюсь… А неприятно как-то…

– Еще бы! – уверенно ответила Аня. – Знаешь, она на тебя сегодня так посмотрела, так посмотрела, что я просто испугалась… Постой, мы, кажется, прошли?

– Нет, как раз вот этот двор.

Девочки вошли в ворота и направились к одному из подъездов большого, многооконного корпуса. Они хорошо знали, где живет их учительница, потому что не раз провожали ее домой, до самых дверей. Но дома у нее они еще не были ни разу.

Катя осторожно дотронулась до кнопки звонка.

Дверь открыла какая-то незнакомая пожилая женщина.

– Учительницу пришли проведать? – спросила она.

– Да, – ответили девочки. – А можно?

– Можно-то можно, только говорить ей нельзя.

– Мы знаем, – сказала Катя. – Мы только передадим ей привет от всего нашего класса и сразу уйдем.

– Ну подождите, я сейчас спрошу.

Катя и Аня робко остановились на пороге.

– Ой, смотри, Катя! – вдруг сказала Аня.

– Что такое?

Аня подбородком показала ей в сторону вешалки. Там на крючке висела очень большая кожаная куртка на меху, с меховым капюшоном. На столике лежал такой же шлем, а в углу стояли огромные меховые сапоги. Можно было подумать, что в этой квартире живет великан и что этот великан приехал прямо с Северного полюса.

– Вот странно! – шепотом сказала Аня. – Ведь еще совсем тепло, а здесь кто-то уже одевается так, словно на дворе сорок градусов мороза.

– А ты разве забыла, – спросила Катя, – что у Людмилы Федоровны муж – полярный летчик? Она рассказывала об этом еще в прошлом году.

– Заходите, девочки, – сказала пожилая женщина, вернувшись в переднюю. – Давайте ваши пальтишки. Сейчас Людмила Федоровна выйдет… Что это она не идет? Вы два звонка подали, на всю квартиру звону, – а она будто и не слышит, бедная!..

И, стоя в дверях, словоохотливая женщина принялась делать молча руками какие-то странные знаки.

Но вместо Людмилы Федоровны в дверях появился очень большой, широкоплечий человек, в темной полосатой куртке.

– Прасковья Семеновна, – сказал он, – что это вы занимаетесь сигнализацией? Ведь Людмила Федоровна прекрасно слышит. Она только говорить не может.

– Не может, голубушка! – подтвердила Прасковья Семеновна. – Вот несчастье-то! Знаете, Петр Николаевич, иной раз идешь по улице и видишь – такие же глухонемые идут и все руками разговаривают…

Петр Николаевич не стал больше спорить с Прасковьей Семеновной и позвал:

– Люся! К тебе два товарища пришли.

Катя и Аня переглянулись: кто это Люся? Какие два товарища?

Но тут и сама Людмила Федоровна вышла к ним навстречу и, улыбаясь, протянула им обе руки. Она была одета не так, как в школе, а по-домашнему. На ней был длинный теплый халат.

– Людмила Федоровна! – обрадовалась Катя. – А мы думали, что вы лежите все время!

– Одна-одинешенька, – прибавила Аня.

Людмила Федоровна молча, с улыбкой покачала головой и ласково погладила ежик Аниных волос. А Петр Николаевич ответил за нее:

– Людмиле Федоровне можно и не лежать в постели, но ей запрещено говорить. На днях ей сделали операцию горла…

– Операцию! – вскрикнули девочки. – Уже? А мы и не знали!

Петр Николаевич серьезно посмотрел на Катю и Аню:

– Ну, вот что, девчата. Людмиле Федоровне, наверно, захочется узнать, что у вас в классе. Так смотрите: вы-то рассказывать ей можете, а она должна только молчать и слушать. Последите, чтобы она не разговаривала. И смеяться ей тоже нельзя. Так что если вам захочется рассказать что-нибудь смешное, то вы потихоньку выйдите в переднюю и расскажите шепотом моей шапке с ушами. Понятно?

Девочки отвернулись и прыснули, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться громко.

– Вот правильно! – сказал Петр Николаевич. – Ну а если ваша учительница будет плохо вести себя, поставьте ей двойку за поведение.

Девочки опять засмеялись. А Людмила Федоровна улыбнулась, не разжимая губ, и все пошли в комнату. Здесь девочкам сразу бросились в глаза очень большие темные очки в широкой кожаной оправе, лежавшие на диванной полочке.

Людмила Федоровна молча усадила девочек на диван с высокой спинкой и взяла с письменного стола большой блокнот и карандаш.

– Что, Люся, – спросил Петр Николаевич, – очинить?

Людмила Федоровна кивнула головой.

Пока Петр Николаевич осторожно оттачивал над пепельницей карандаш, Катя смотрела на него и думала о том, что этот большой, широкоплечий человек совсем скоро, может быть даже через несколько дней, будет летать где-то далеко-далеко, над ледяными глыбами и снеговыми равнинами Арктики. Ведь недаром же здесь в передней стоят наготове огромные меховые сапоги и висит меховая куртка. Аня в это время все еще озиралась по сторонам. Особенно интересными показались ей темные очки в кожаной оправе. Она даже привстала, чтобы поглядеть на них.

– Что, не видела еще таких маленьких очков? – спросил Петр Николаевич и, сняв очки с полки, протянул их девочкам.

– А почему они темные? – спросила Катя.

– А чтобы снег не слепил глаза, – ответил Петр Николаевич. – Это особые очки, светофильтровые… Ну вот, Люся, получай.

Петр Николаевич отдал жене карандаш и пошел в соседнюю комнату.

– Людмила Федоровна, вам очень больно было? – тихонько спросила Катя, морщась от воображаемой боли.

Людмила Федоровна стала писать на листке ответ своим ровным учительским почерком, а обе девочки, то и дело стукаясь лбами, заглядывали через ее руку в блокнот.

И Кате вдруг показалось странно, что учительница пишет эти фразы не для грамматического разбора, не для того, чтобы девочки определили части речи или члены предложения, а просто так, как пишут письма.

«Конечно, было немного больно, – прочли девочки на листке блокнота, – вернее, не так больно, как неприятно. А что хорошего у вас?»

Катя переглянулась с Аней.

Людмила Федоровна удивленно посмотрела на девочек.

– У нас новая учительница, – начала виновато Аня. – Но это ничего, Людмила Федоровна! Вы не думайте! Мы любим только вас одну. Мы все так ждем вас, так ждем! А новая учительница нам совсем не понравилась.

Людмила Федоровна нахмурилась, притянула к себе блокнот и написала крупно и не так уже ровно, как раньше: «Рассказывайте все по порядку».

Катя взглянула на Аню, не зная, что делать. Она поняла, что Людмила Федоровна встревожена, и от этого рассказывать стало как-то неловко и неприятно. Ну как, в самом деле, говорить теперь о том, что в классе шептались, подсказывали, шумели? Аня тоже растерянно смотрела на Катю, но Людмила Федоровна еще раз повелительно показала карандашом на слово «рассказывайте», и Аня начала опять:

– Ну вот… вызвала новая учительница Лену Ипполитову и стала диктовать ей что-то трудное-претрудное. Лена один раз сбилась…

– Нет, не один раз, – поправила Аню Катя.

– Ну, нечаянно еще разок сбилась, – продолжала Аня. – Зоя Алиева говорит: «Анна Сергеевна, Лена всегда все знает», а эта новая учительница даже и внимания на Зоины слова не обратила и как начала придираться, как начала! И подумайте, Людмила Федоровна, поставила Лене тройку! Тройку – Лене!

– Не тройку, а вопросительный знак, – опять поправила подругу Катя. – В книжечку.

– Ну, это все равно, – сказала Аня. – А потом Анна Сергеевна вызвала Настеньку. И опять давай придираться!